Вспомнились Юлькины слова: «Они никогда не уходят из семьи, какой бы скверной ни была жена. Их восторженные речи и обещания ничего не значат». Действительно, Эд еще не сделал выбор, он выбирает сейчас, а когда решит, кто ему дороже, забудет обещание быть вместе назло и вопреки.
Только не реветь! Не реветь! Я плеснула себе вина, выпила. Отрезала кусок пирога и принялась без аппетита есть. Кусок не полез в горло, и я отложила его. Может, не все еще потеряно? – пискнула живучая надежда.
Нет. Все. Потеряно. Потому что ему со мной плохо. Даже если он останется, то сделает такой похоронный вид, что я сама его вытолкаю домой. Безумно захотелось одеться, чтоб не чувствовать себя голой и беспомощной не перед ним – перед самой ситуацией.
Наконец он вышел с полотенцем на бедрах, остановился посреди комнаты, развел руками, открыл рот, но захлопнул его, увидев мое несчастное лицо. На самом деле лучше бы ему уехать. Праздник испорчен, его уже не спасти. Безумно жаль синее платье, купленное для него. И чулки. И пирог. И квартиру, которая должна была наполниться счастьем.
Он сел рядом, молча прижал меня к себе.
– Малыш…
Я молчала, изо всех сил желая процитировать Гумилева:
«И кого-то еще было тягостно жаль.
Не себя! Я умею забыться, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
…Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?»
Эд продолжил, все так же прижимая меня к боку и избегая смотреть в глаза:
– Сын звонил, поздравлял.
– Понимаю. Тебя мучает совесть, что ты со мной. Поезжай домой.
– Солнышко, ты столько для меня сделала, но…
– Но, – кивнула я и додумала: «Видимо, недостаточно. И сына я тебе никогда не рожу, увы».
Начала трястись рука, я зажала ее ногами. Только рецидива болезни мне сейчас не хватало! Но даже страх, что недуг вернется так скоро, не выбил из головы дурные мысли и не притупил отчаянье. Надо, чтобы Эд ушел, тогда часа через два наступит привычное эмоциональное отупение.
– Понимаю, каково тебе, но… Он ждет меня, подарок приготовил. Дочь на стол накрыла.
– Уезжай, – проговорила я по возможности равнодушно, налила себе еще вина, сжимая дрожащую кисть в кулак.
Эд не торопился вставать, он успокоился и расслабился. Видимо, он изначально рассчитывал часа два, до темноты, побыть со мной, и вся проблема заключалась в том, как мне сказать, что мы не проведем вместе обещанную ночь.
– Понимаешь, я ведь в ответе за них. И за родителей. И за тебя. – Он надавил на мой нос. – Вы все – родные, любимые люди.
– Уходи, – взмолилась я, он встретился со мной взглядом, отстранился, встал.
Молча направился к двери и обмотал вокруг шеи длинный белый шарф. Снова бросился ко мне, попытался вытащить зажатую коленями трясущуюся руку, чтобы покрыть ее поцелуями. А ведь он любит меня, и это самое обидное.
– Только если пообещаешь