– Обиделась все-таки. Ну все равно, я тебе сюрприз сделаю. Закрывай глаза.
– Ладно. И не обиделась я совсем.
– Ну, закрывай, давай руку и иди за мной. Тихонько, поворачиваем. Не открывай, не открывай… Сюда, осторожно…
– Ты меня под трамвай не толкнешь?
– Нет, ты правда Мастера не читала?
– Саш, ты хочешь, чтобы я ушла?
– Все, молчу. Идем, идем. Главное – глаза не открывай. Так, теперь сюда. Раз, два, три, – открывай!
Кира открыла глаза и резко качнулась вперед. Саша схватил ее за рукав. Она стояла на самом краю высокого обрыва, вниз по склону сбегали волны разноцветной осенней листвы, далеко внизу блестела полоска Днепра, еще дальше, очень далеко, – тающие в голубом тумане киевские новостройки. Кира смотрела и не могла отвести глаз. И чем дольше смотрела, тем сильнее ей казалось, что она не стоит на земле, а летит над этим золотистым и голубым простором.
– Летишь? – услышала она у виска шепот Саши.
– Лечу!
Через пару дней он вручил Кире обернутую в газету книгу. Именно вручил, как-то торжественно:
– Вот, на целых двое суток достал! – он сказал, не на «два дня», а «на двое суток». – Смотри, аккуратно читай, так, чтобы никто не видел.
Кира удивилась:
– Как, почему это?
– Кира, это – самиздат. Ты, что, правда не догоняешь? Может, я договорюсь с приятелем, чтобы ты у него на квартире могла читать?
– Да нет, зачем. Ну раз так надо, хорошо, никто не увидит. А что это такое – самиздат?
– Ну, Кирюха, ты просто с неба свалилась. Ну правда, у тебя есть место, где читать? Так, чтобы не в общаге?
– Не волнуйся, найдется.
– И никто не увидит, что это?
– Я же сказала, не бойся.
– Смотри, не подставь меня…
Места, конечно, никакого не было. Кира просто пошла на Владимирскую горку. Была там в дальней аллейке такая укромная лавочка: даже в самые народные-разнародные праздники и гулянья до нее никто не добирался.
Сентябрь окутывал теплым золотом, шелестел листьями, постукивал падающими каштанами.
Кира провалилась в книгу, как в сон после долгого недосыпа. Бродила в туманном забытьи по пыльным переулкам Арбата, прислушивалась к беседе на Патриарших, хохотала над проделками лихой компании, глотала слезы, прижимала сцепленные руки к щемившему сердцу и – летала, летала…
Так и «пролетала» до зимней сессии. В конце сессии расписались.
Сначала было странно: муж, жена. Ярцев даже выговорить это слово в компании друзей стеснялся. Говорил «wife». Вроде как, все не всерьез. Балагурил, шутил:
– Женитьба – не самый серьезный шаг в моей жизни.
Борик и Коська с готовностью смеялись. Но к концу пятого курса и сами как-то «скоропостижно» женились. И каждый про другого думал, что такая – вдруг – смена семейного положения – неспроста. А все из-за распределения. Да у них у каждого в их испанской группе весь пятый курс, кажется, все было только ради распределения.
Вначале