Слезете на корнере
у дроге ликет,
а мне уж
и пинту
принёс бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок,—
поговорим
про новости в городе
и проведём
по-московски вечерок,—
одни свои: жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе —
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе.
Адик, а понимаешь ли ты своих новых американских соотечественников? Как они тебе вообще?
Пока я все это писала, прилетел воробей с куском хлеба в клюве. Видно, что стреляный. Оглядывается – безопасно ли, не отберет ли кто-нибудь добычу. Есть пошел на крышу.
А.
From: Андрей To: Анна Wednesday, February 28, 11 PM
Мой родной любимый Зверь!
Маяковский все изобразил точно. Что-то подобное писали Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке». К счастью, все-таки это не единственный язык эмиграции. Просто он самый заметный.
Привычные нам с тобой люди, которые говорят не так варварски, живут тише. Я стараюсь смотреть внимательней и видеть не только то, что сразу бросается в глаза.
Американскую речь понимаю пока больше интуитивно, всю фразу, а не отдельные слова. Причем иногда неправильно.
В НАЙАНЕ (организации, где помогают эмигрантам-евреям) познакомился с немолодым инженером, вице-президентом небольшой компьютерной компании или что-то вроде того. Его родители бежали в 30-е годы от Гитлера. Алан родился в Америке, но что такое эмиграция, знает не понаслышке, это его детство. Старается помочь и советом, и делом. Таких здесь много. Рассказал, что всегда хотел быть адвокатом, но не было возможности. Теперь ему исполнилось шестьдесят и он решил осуществить мечту. Раньше надо было зарабатывать деньги, растить детей. Наконец дети выросли, и у него достаточно денег, чтобы выйти на пенсию и начать новую жизнь. Будет поступать в университет на юридический. Рассчитывает еще поработать защитником.
Много ли ты знаешь соотечественников, в 60 лет радостно готовых начать жизнь с чистого листа? По-моему, совершенно невероятная история. Но здесь она звучит как-то естественно.
А
Аня прочла письмо, привычным движением достала из пачки сигарету и пошла курить на балкон. Он выходил на другой такой же дом, скучную серую коробку, и даже мысль, что если идти минут десять вдоль этих домов, окажешься в усадьбе Трубецких, ее сейчас не радовала.
Они любили гулять с Андреем по извилистым парковым аллеям, могучие старые липы помнили и Хлебникова с Владимиром Соловьевым, и поколения русских аристократов – Стрешневых, Трубецких, Голицыных. Всегда так сладостно было сбегать в их жизнь, но нужно возвращаться в свою. С Андреем ей было легко и просто, чтобы ни случилось. Никакой он не был стеной, ни деревянной ни каменной. И ничего не мог вроде бы сделать особенного, хотя его цепкий ум всегда находил какой-то выход. Но дело было не в этом, а в том, что с ним ей было хорошо и совершенно иррационально спокойно. Ей так