– С добрым утром, – вдруг проскрипел то ли в ушах, то ли в сознании Андрея знакомый голос, – ты меня звал?
– Я звал?! – вслух поразился Андрей, – я вообще молчал!
– А ты думал, для того чтобы позвать утонченное существо, витающее в мире музыкальных образов, надо обязательно орать, как ненормальному, как моя хозяйка орет, когда зовет внука с улицы обедать? Я думала, что после нашей позавчерашней беседы ты изменил обо мне свое мнение!
– Так ты груша?! – наконец дошло до Андрея, но как такое может быть?!
– Что, «может быть»?
– Ну, то, что я тебя слышу!
– Так чего ж тут удивляться, мы же позавчера битый час с тобой разговаривали, и тебя это не удивляло.
– Понимаешь, позавчера Аня сделала так, что я тебя стал слышать, при этом я как бы сам мысленно в дерево превратился и полностью представил себе его мир и образ его мыслей и чувств. Опять же, без Ани у меня ничего бы не получилось, но сегодня мне никто не помогал, мало того, я вообще ни в какое состояние не входил, просто думал о своем и случайно, о вчерашнем дереве вспомнил, и оно тут же отозвалось…
– Знаешь, – недовольно проскрипела груша, – мне не нравится, когда обо мне говорят в третьем лице, тем более, среднего рода, в то время как груша – женского рода. Я живое существо, тонко чувствующее, и вполне отчетливо ощущаю себя женщиной бальзаковского возраста. Правда те безмозглые яблони, которым без году неделя, называют меня «старушкой», но это только с целью лишний раз меня уколоть и оскорбить, поскольку их недалекий интеллект не позволяет им нанести тонкую, изысканную обиду. Ну, а мне с ними и вовсе не о чем говорить, у них один ветер в голове, к тому же из яблони никогда ни мебель, ни музыкальные инструменты не делаются, и кроме плодов и печки они ни на что не годятся. Да и плоды то! Тьфу ты, тоже мне, фрукт: кислая, твердая