– Я сам знаю, что установилось в практике. С чего это пан Рапота стал таким формалистом в вопросе о границах между участками. Пасхи испугался, что ли? – допытывался пристав.
Околоточный возвел глаза к потолку, всем своим видом показывая, что он не смеет рассуждать о начальственных распоряжениях. Наконец, Вышинский понял бесполезность своих язвительных комментариев и перешел к делу, спросив, установлена ли личность покойного?
– Так точно. Ученик Софийского училища. В сопроводительных бумагах, адресованных вашему высокоблагородию, все указано. Пещера охраняется нашим постом до тех пор, пока вы не сочтете нужным прислать своих людей, – дипломатично ввернул околоточный.
– Судебным властям дано знать?
– Так точно. Я телефонировал исправляющему должность судебного следователя пятого участка. Только он… Сами изволите знать.
– Уж это точно. Господа судейские считают, что хлопоты – это удел полиции, а их дело прийти на все готовенькое. Мы будем бегать, высунув языки, а следователь раньше полудня не появится.
Все полицейские были искренне убеждены, что следователи и прокуроры так и норовят отпустить преступников.
– Они ю-р-ы-сты, – смачно выговаривая каждую букву, протянул Вышинский, – они о правах каторжников пекутся. А кто позаботится о семьях городовых, которых разбойники, как каплунов, режут?
– Ну, в нашем участке, надо отдать должное Рапоте, с налетчиками никогда не миндальничали, – заверил околоточный, сжимая здоровенный кулак.
– Беда только, что киевская магистратура нас не поддерживает, – жаловался пристав. – Все руки обтрепешь, чтобы выбить признание, а чистоплюи в окружном суде этого понимать не желают. Есть у меня непутевый родственничек, сынок кузина Януария. Молодчику до тридцати лет некогда было курса закончить, связался с нигилистами, побывал в тюрьме. Хорошо, что опомнился, ходатайствовал о восстановлении в киевском университете. И надо же, ведь вчера еще висел на волоске, а сегодня он мне советует гуманно обращаться с подозреваемыми. Я его учу: «Брось, Анджей, свои теории, неприкосновенность личности и прочую марлехлюндию. Запомни – преступников били, бьют и всегда будут бить! Вот на чем зиждется храм правосудия, а не на учебниках по римскому праву».
Потолковав с околоточным о глупых придирках судебных властей, пристав отпустил его, а сам сел за письменный стол. Он подумал, что надо будет поскорее закончить все формальности и утром вручить бумаги судебному следователю. Вышинский прекрасно понял хитрость Рапоты, но успел прикинуть, что толстый сосед вряд ли выиграет от своей уловки. Все огрехи можно было запросто списать на Рапоту и его дуболомов, оправдавшись, что ему, Вышинскому, пришлось принять окончательно изгаженное дознание и исправлять чужие ошибки. Относительно дальнейшего хода дела пристав совершенно не беспокоился. Он не первый год служил в Юго-Западном крае и нюхом чуял, что убийством в канун Пасхи