– Омой меня, и покончим с этим.
Но Иоанн возмущенно воскликнул:
– Скорее тебе надобно омыть меня! Я призывал тебя всей душой, и ты явился. Радость моя исполнилась.
Это было выше моих сил. Ноги мои подкосились, я пошатнулся, и Иоанн на руках вынес меня на берег. Там за мною принялись ухаживать Андрей и Симон, пытаясь отогнать толпу, жаждавшую узнать, кто я такой. Женщины говорили, что в момент, когда я потерял сознание, с неба спустился голубь и крылом осенил мое чело.
Я этого не видел.
Обряд, совершенный Иоанном, открыл мне врата в иную жизнь…
Прекрасная и безучастная синяя ночь. Невероятное безмолвие.
Ожидание опустошает меня. Я предпочел бы говорить, сражаться, действовать… А вместо этого поворачиваю голову, вслушиваясь в малейший шум, надеясь уловить бряцание оружия. Нет, я не спешу умирать, но хочу, чтобы окончилось ожидание. Лучше смерть, чем агония. Почему медлят солдаты? Так ли долго идти от Храма до Масличной горы…
У лис есть норы, у птиц – гнезда, а мне негде преклонить голову.
Когда я очнулся, Андрей и Симон засы́пали меня вопросами. Кто я? Что делаю здесь? Почему Иоанн объявил меня Помазанником? Почему я притворялся простым паломником? Могут ли они последовать за мной и посвятить мне свою жизнь?
– Я – никто. Я не понимаю, что сказал Иоанн. Я всего лишь плохой плотник из Назарета, и нерадивый прихожанин к тому же.
– Ты родился в Назарете?
– Нет. На самом деле я родился в Вифлееме, но это долгая история…
– Так было записано, Михей возвестил: «Помазанник явится из Вифлеема».
– Вы ошибаетесь.
– Ты – потомок Давида?
– Нет.
– Ты уверен в этом?
– Не знаю… Старая семейная легенда гласит… что… Помилуйте, есть ли хоть одна семья в Палестине, которая бы не возводила свою родословную к Давиду?
– Итак, это ты: Помазанник – из колена Давидова.
– Вы всё переиначили!
– Чему ты нас будешь учить?
– Ничему. Совершенно ничему.
– Ты считаешь, что мы недостойны тебя?
– Я этого не говорил.
Оставалось сделать одно – удалиться.
Я должен был бежать от пустой болтовни, я не желал подвергаться какому-либо давлению. Тридцать лет все, кроме меня, имели собственное мнение о моей судьбе. Погребенный под грузом советов, заблудившийся среди сотни дорог, набожный для одних и безбожник для других, признанный, отвергнутый, гонимый, удерживаемый, обожаемый, оскорбленный, оболганный, почитаемый, выслушиваемый, презираемый, я перестал быть человеком, а превратился в пустую харчевню на перекрестке множества дорог, куда каждый являлся со своим характером, своим жизненным опытом и своими убеждениями. Я стал эхом чужих голосов.
И я бежал.
Я