В этих комнатах сёстры не желала уступать друг другу. Они обе сидели, насупившись, на красных кушетках: одна жевала клубни, другая – пироги.
– Отчего ты не играешь со мной, как сестра с сестрой? – кричала Хинд.
– Отчего ты не молишься со мной, как сестра с сестрой? – шептала Хадиль.
Дож призвал нас, и мы прибыли с маленьким караваном в город, который, по словам моего отца, «разжирел и приближался к началу поста» (так он обычно говорил о процветающих городах). Здесь наше искусство ценилось наиболее высоко. В определённом смысле отец был аскетом: высокий, худой, властный; его редкие волосы отливали зеленью от малых доз тех же ядовитых зелий, которые я пил в своё удовольствие. Дож в письме не уделил внимания форме урока – только его содержанию. Сосредоточившись на размышлениях и обсуждении, мы придумали, на наш взгляд, приемлемое наставление.
Состав у отвара был очень сложный: битая раковина устрицы и четвертованная лягушка; ландыш и крокус осенний, аккуратно срезанный с внутренней части моей щеки; аризема трёхлистная и ошпаренные листья ревеня, подкопчённые, высохшие и плотно сбитые палками на протяжении недель. Финальным аккордом стали жемчужины, растаявшие на жаровне, и пронзённые жабьи глаза, утонувшие в зелье, как в трясине. Мы варили зелье, пока оно не превратилось в сладкие леденцы с лёгким ароматом аниса и тёмного перца, а потом угостили ими девушек на банкете, изобразив поваров. Я наблюдал за происходящим из-за пышных юбок моей матери, точно поварёнок, открывший рот при виде роскоши.
Сёстры с радостью приняли угощение: Хинд жевала жадно, а Хадиль деликатно складывала розовые губы словно для поцелуя и морщила щёки от аниса. Действие зелья должно было проявиться через некоторое время; нас попросили задержаться и отведать еду, которую мы якобы приготовили. Я сидел между родителями с костяной вилкой в руке, приготовившись отправить в рот кусочек отменной баранины, когда Хинд повернулась к своему отцу и сказала:
– Когда ты умрёшь, отец, я стану Догарессой и приглашу сюда всех гравёров и поэтов, чтобы они написали оды в честь красоты Янтарь-Абада и двух его дочерей!
Хадиль зарделась:
– Когда тебя не станет, отец, я стану Догарессой вместо тебя, спрячу лицо под траурной белой вуалью, и целый год никто не будет создавать никаких изображений, чтобы мы запомнили лишь твою доброту и твоё лицо.
Хинд с отвращением посмотрела на Хадиль:
– Когда ты успела побывать под ножом хирурга, который вырезал тебе сердце? Неужели не можешь хотя бы раз улыбнуться вместе со мной, как сестра с сестрой? Засунь в свой узкий рот ещё один проклятый горький корень и подавись им! Чтоб ты…
Она не договорила проклятие –