– Конечно не стал бы, – недобрым тоном отозвался Хауард, бывший начальник полиции. – Милейшему доктору это ни к чему. В его стойле и так дремлет с полдюжины самых породистых погремушек.
– Ненавижу машины, – сказала одна из дам. – Они лишили нас живого общения с природой, которую мы теперь созерцаем не иначе как сквозь тонированные стекла своих автомобилей.
– Душечка, я приглашаю вас на уикенд к себе на виллу, – послышался голос другой дамы с противоположного конца стола. – Мы совершим с вами верховой экскурс в природу.
Склонившись над тарелкой ниже, чем положено по этикету, Гроссе сосредоточенно расправлялся со стейком, из которого сочилась кровь при каждом вторжении ножа.
Долли Браун, приятная брюнетка средних лет, облокотясь о спинку своего стула, некоторое время в пол-оборота наблюдала за ним. И наконец прокомментировала:
– Ваш вид, Эрих, навел меня на блестящую мысль. – Она выдержала паузу в расчете на то, что доктор проявит интерес к ее «блестящей мысли», но поскольку никакой реакции не последовало, продолжила: – Вы с таким завидным аппетитом поглощаете свой стейк, что мне захотелось видеть вас как можно чаще на наших семейных трапезах – в качестве стимулирующего средства для детей. Крошки так привередливы в еде.
– Благодарю. Не имел бы ничего против. Тем более что пресная стряпня моей экономки мне порядком надоела, – пробурчал Гроссе с полным ртом, не переставая жевать. Он даже не счел нужным парировать явную издевку.
Раздосадованная Долли, весьма болезненно реагировавшая на любые проявления невнимания к собственной персоне – даже от такого дикаря как Гроссе – отвернулась, передернув холеным мраморным плечиком.
Дамы заговорили о детях, об извечных проблемах воспитания. Гроссе, который скучал все более, устремил отсутствующий взгляд в черное окно. Посланному за цветами Тому давно уже следовало бы вернуться, но Гроссе успел забыть и про черного метрдотеля, и про цветы, и про виновницу торжества, которой они предназначались. Не замечал он и лукаво-досадливых взглядов, украдкой посылаемых ему Николь из-под искусно подкрашенных ресниц. Он вообще не замечал женщин, если не считать Клары. Но Клара – статья особая. Женщины, равно как и мужчины, интересовали его лишь в одном качестве – горизонтально лежащими на операционном столе с напрочь отключенным сознанием, когда власть его над их распростертыми телами была безграничной.
Несмотря на то, что в нем было больше загадочности и мрачной замкнутости, чем обаяния, именно это его полное безразличие раззадоривало и притягивало представительниц противоположного пола, провоцируя их на безрассудства в стремлении, хотя бы из спортивного интереса, завоевать эту неприступную