И действительно, едва открыв дверь, Марина в ужасе отшатнулась от изуродованного, оплывшего лица Касьянина, и взгляд ее, скользнув вниз, остановился на собаке.
– Яшка, – пробормотала она растерянно. – Что с тобой?!
Мужа она не узнала.
Марина уложила Касьянина на диване в большой комнате, вызвала «Скорую помощь», сходила к соседям за йодом. Все это она проделала быстро, решительно, немногословно, но мелькала, все-таки мелькала время от времени на ее губах усмешечка – дескать, надо же, как мужика угораздило.
– Ты что, поддал там? – спросила она наконец, остановившись у дивана.
– Нет.
– Один был?
– С Ухаловым.
– И не поддали?
– Нет.
– А он? Выжил?
– Не знаю… Позвони.
Марина постояла некоторое время, словно прикидывая, нет ли в просьбе мужа провокации, не уронит ли она себя этим звонком. Но к телефону подошла и медленно, все еще колеблясь, набрала номер.
– Ухалов? – требовательно спросила она.
– Ну? Ухалов.
– Жив?
– Кто говорит?
– Касьянина. Мариной меня зовут.
– А, Мариночка! – обрадовался Ухалов. – Прости, не узнал твоего божественного голоса!
– Это сколько же божественных голосов тебе звонят, если мой не узнал?
– Позванивают иногда, позванивают, – рассмеялся Ухалов. – А что Илья? Он уже вернулся?
– Будет жить.
– Не понял?
– Докладываю… Илья пришел домой пять минут назад. Ты вот мой голос не узнал, а я его самого не узнала. Только по Яшке и догадалась, что это Касьянин. Морда – сплошной синяк, глаза не смотрят, язык не ворочается. Весь в кровище.
– Подожди, подожди, – зачастил Ухалов. – Ему что – по физиономии врезали?
– Миша, ему так врезали, как еще никогда не врезали. Я вызвала «Скорую помощь» – вдруг, думаю, у него и череп проломлен, вдруг челюсти перебиты… Ногами его били. Кулаками такое с человеком сделать невозможно.
– Иду, – коротко ответил Ухалов и положил трубку.
Он вошел через пять минут настороженно, даже недоверчиво – уж не разыгрывают ли его, уж не затеяли ли соседи посмеяться над ним на ночь глядя. Но когда он увидел изуродованного друга, замер и побледнел. За прошедшее время касьянинское лицо еще больше налилось, появились синюшные пятна, глаза заплыли настолько, что даже щелочек не было видно.
Ни стонов, ни слов Касьянин не произносил, он был в шоке и пытался лишь понять происшедшее. Недовольства, обиды, гнева – ничего этого не было и в помине. Похоже, чисто физическое насилие подавило его дух, и ко всему случившемуся он относился, как, к примеру, если бы упал в лужу, подвернул ногу, неожиданно оказался под проливным дождем.
– Илья, – проговорил, наконец, Ухалов без обычного своего напора. – Ты как? Живой?
– Местами, – заплывшая маска, в которую превратилось лицо Касьянина,