– Здравствуй, отец, – склонил голову охотник, – меня зовут Свет, и меня никто сюда не посылал.
Он немного смешался; вспомнил древнего богатыря, который действительно послал его – сюда ли? Руки его тем временем ловко накрывали импровизированный стол. Старик тоже полез в свою котомку.
– Однако ты пришел. Чегарен меня зовут, – тут же представился он, – Чегарен Шанягирь, как и моего отца.
Он глянул на охотника, словно ожидал какой-то реакции, но тот только пожал плечами. Кусок оленины над огнем приятно зашкворчал и, поворачивая деревянный вертел, Свет еще раз проверил свою память – нет, это имя ему ничего не говорило.
– Отец мой когда-то был известен в этих краях, – с ноткой гордости сообщил старик, – он был одним из двух, кто своими глазами видел, как падали деревья в тайге, и огонь пожирал все вокруг. Был еще третий, но его ученые люди ни о чем не спрашивали, потому что он был лишком мал.
– И этот ребенок был…
– Да, – склонил голову старик, принимая из рук охотника шампур, – это был я, и мне тогда было шесть лет.
Он замолчал, впившись на удивление белыми зубами в кусок мяса. Даже глаза закатил в показном восхищении, показывая, насколько оценил кулинарные таланты охотника. Свет тоже не торопясь жевал сочное мясо, гадая пока – так принято у местных жителей, или только этот старик такой учтивый. О том, что Чегарену есть что сообщить охотнику, последний не сомневался. Однако до тех пор, пока в кружках не кончился крепкий, словно настоянный на коре остролиста, чай – им уже угощал эвенк – неторопливая беседа велась о делах, конечно важных, но к тому объекту, куда стремился Свет, никакого отношения не имевших. Об охоте, о погоде, о многочисленной родне старика, и о… О своей родне Свет говорит не стал. Он как раз плеснул в свою кружку из котелка, чтобы сполоснуть ее кипятком, когда эвенк очень шустро, несмотря на свои восемьдесят лет, метнулся за густую ель, где, оказывается, стояли длинные нарты с упакованным грузом. Он кивнул на длинный тюк охотнику, словно не желал сам прикасаться к нему. Свет отвязал узел кожаного ремня, предусмотрительно завязанный на бантик. Предмет, завернутый в выделанную кожу неизвестного Свету животного, больше всего напоминал высушенную ногу кузнечика. Если бы он – этот кузнечик – был ростом со взрослого человека. Свет в детстве насмотрелся на прыгающих насекомых достаточно, чтобы заметить, что эта нога сильно отличалась от природной… Была словно трансформированной – приспособленной больше к ходьбе, а не к прыжкам. Да и острого ряда щеточек, которыми, собственно, насекомые стрекочут, на ней не было. Почти незаметный ряд бугорков вряд ли могли когда-то издавать звуки. И еще – главное! – он был уверен, что сухая конечность принадлежала разумному существу. И связь ее с бывшим хозяином, несмотря на десятилетия и километры, что их разделяли,