Они негромко и довольно редко перебрасывались какими-то незначительными фразами.
– А не подшить ли мне голубой сарафан? – спрашивала Софья у Изольды.
Та кивала:
– Да, подшей.
Бабка Аннета похрапывала в гамаке.
– А может, поменять на нем пуговицы? – продолжала, позевывая, Софья.
– Поменяй! – кивала мать.
– А если сварить зеленые щи? – вдруг осеняло Изольду.
– Свари, – соглашалась дочь. – Хорошо бы! Со сметаной и яйцом!
– И еще – охладить! – Изольда мечтательно прикрывала глаза.
И все оставались на своих местах. Теперь уже подремывала и Изольда, Аннета внушительно похрапывала, а Софья зевала и рассматривала свеженакрашенные куцые ногти.
Потом, словно очнувшись, Изольда снова вступала в разговор:
– Покосить бы! А то по пояс уже!
Дочь вздыхала:
– Позвать надо Федьку-пьяницу.
Мать тоже вздыхала и произносила с нескрываемым огорчением:
– И коса тупая. Совсем.
– Поточит! – успокаивала ее дочь.
И все опять замолкали. Потом, словно очнувшись, воскресала бабуля.
Приходило время обеда. Изольда тяжело поднималась со стула и задавала один вопрос:
– Гречка или лапша?
Софья кривила губы:
– Надоело. Давай картошечку отварим.
Изольда скрывалась в доме. Минут через пять раздавался ее голос:
– Картошка пропала. Одна гниль. Сходи на станцию!
– Тогда – макароны, – обрывала дискуссию дочь.
– А хлеб черный есть? – оживала бабка. – Свеженького хочется, с маслом.
– Черный тебе вредно, – назидательно говорила внучка. – У тебя колит. А про масло я вообще не говорю! И свежий завозят с утра. Теперь наверняка расхватали.
Аннета смиренно замолкала.
После обеда они «отдыхали». Это святое. От чего, спрашивается?
Бабка опять ныряла в гамак. Бог с ней, со старухой. Хотя моя бабушка моложе была ненамного…
Изольда укладывалась на раскладушке под яблоней – со старым журналом. Шарила рукой по траве и выуживала пару-тройку побитых, вялых яблок – обтирала их об халат и принималась грызть. А Софья плелась в мансарду – там хоть и душно, зато тишина.
К пяти стекались опять. Долго пили чай, смотрели вечерние ток-шоу и наконец отправлялись «променадиться», как говорила моя бабушка.
Вот ей-то было не до этого – определенно.
И шли они, наши «красавицы», по песчаным дорожкам, обмахивались веточками от комаров и прочей нечисти, перебрасываясь редкими фразами. Видимо, совсем незначительными, судя по отсутствию эмоций на лицах. Раскланивались с соседями – вполне доброжелательно, что есть, то есть. И даже любовались богатыми палисадниками, с большим, надо сказать, удивлением.
Так они и прогуливались неспешно – три абсолютно нелепые и некрасивые женщины, похожие