На этот раз они молча съели варёного кота, и только, когда он собрался перелезать через перегородку к себе, она остановила его словами:
– Я, вы знаете, уж давно чувствую к вам мерехлюндию!
– Я сам к вам питаю кислые чувства! – ответил он, сплюнув в сторону.
Они пожали друг другу влажные руки.
– А как тебя звать? – спросила она. – Я, признаться, до сих пор не интересовалась.
– Праздное любопытство! – ответил он. – Зови, как нравится. Нравится Антип – зови Антипом. А я тебя буду звать хоть Матрёной.
И Антип с Матрёной принялись зубрить Бокля вместе, не сводя глаз с помойной ямы.
Так они любили друг друга.
Григорий Мачтет.
«Сочинение» г-на Потапенко, написанное на ту же тему, к сожалению, напечатано быть не может, ибо обнимает собою 800 печатных листов, которые распределяются так:
Затем следует подпись «продолжение следует».
VII. «Чижик, чижик, где ты был?»
(Соната).
В вагон входили и выходили разные лица, а Позднышев всё ещё продолжал свой рассказ.
Тяжело вздохнув, он сказал мне:
– Вам часто, наверное, приходилось слыхать про «прелесть взаимной любви»: он любит её, она любит его, так они любят друг друга! Тьфу, гадость! Тьфу! Ложь!
Позднышев даже высморкался от отвращения.
– Не угодно ли вам прослушать, как я зарезал свою седьмую жену?
И заметив мой изумлённый взгляд, он, слегка сконфузившись, сказал:
– Это будет последняя!
И начал:
– Моя седьмая и последняя из зарезанных мною супруг была блондинка. Тьфу, пакость! Я встретился с нею на балу. По принятому у нас безнравственному обычаю, я был в том самом «приличном костюме», который неприлично не закрывает даже бёдер. Заметьте, что даже папуасы, и те носят передники! А я ходил с двумя хвостиками сзади и думал, что я вполне приличен! Она ходила тоже вся голая: голые руки, плечи и оголённая спина. Увидев её, я хотел было крикнуть городового, чтоб составить протокол о появлении в неприличном виде в публичном месте, но, вместо того, сделал гадость, подошёл к ней и пригласил её на мерзкий танец, называемый вальсом. Достаточно вам сказать, что я, человек едва знакомый, обхватил её за талию, и она не только позволила это, но даже сама положила мне руку на плечо. Вместо того, чтобы ударить или, по крайней мере, плюнуть на декольте бесстыдной женщины, я начал её неизвестно зачем кружить по залу, в присутствии посторонних. В течение вечера она особенно охотно кружилась именно со мной, вероятно, потому, что другие кавалеры могли потными руками замазать ей платье, а у меня руки были в чехле из собачьей кожи. На следующий день я сделал ей визит, то есть явился к ней днём в том же неприличном, соблазнительном костюме, а она встретила меня, хотя и не голая, но в джерси. Тьфу, мерзость! Она не была голой, но казалось голой, только вымазанной в саже. Увидав её в таком виде, я не устоял и сделал гнусное предложение. Я не буду вам говорить, как мы жили семь лет, что называется, «душа в душу». Тьфу, отвращение! Но на восьмом году, я