Ни товарищей у братьев, ни подруг у нас не было; помню только одну – дочь прачки, поступившей к нам после той, которая все пила. Ее звали Ульяной, а мы называли Улей. Она штопала чулки братьям и мыла носовые платки тетушкам. Я часто ей помогала, чтоб она могла поскорей итти играть с нами в куклы. Она учила нас разным песням. Мы хором затягивали:
Заинька серенький,
Где ты был, побывал?
Был, был, пане мой,
Был, был, радость мой…
Посланная в лавочку, она возвращалась к нам запыхавшись и рассказывала, как ее обнял кучер. Я советовала ей бить таких грубиянов…
– Вишь какие вы, барышня!.. Они ведь сильные!
– Ну, так возьми вперед табаку, да и брось в глаза! – с жаром учила я Улю.
Она нам тоже рассказывала свои похождения: как раз, когда она жила в няньках, один чиновник предлагал ей банку помады, две пары бумажных чулок и два двугривенных.
– Ах, Уля, какая ты дура! Зачем не взяла?.. Могла бы купить себе две куклы…
– Да, барышня, а матушка-то?..
– Она не узнала бы.
– Нет, барышня, узнала бы! Он все просил меня поцеловать его, а если мужчину поцелуешь – беда: все узнают!
– Отчего же?.. Я сама видела, как тебя сколько раз Лука целовал, а ведь ничего…
– Вы не знаете, барышня, что я хочу сказать! – отвечала таинственно Уля.
– Ах, скажи, голубушка Уля!
И мы ближе подвигались к ней. Она с важностью рассказывала нам, как одна ее приятельница взяла от кого-то подарок и как потом мать била ее и выгнала от себя.
– А почем же она узнала, Уля?
Уля