– Слушай, Крист, – сказал начальник, – к тебе привезут гостей.
– Этап придет, – сказал уполномоченный.
Крист выжидательно молчал.
– Вымоешь их. Дезинфекция и прочее.
– Слушаюсь.
– Ни один человек знать об этих людях не должен. Никакого общения.
– Доверяем тебе, – разъяснил уполномоченный и закашлялся.
– С дезкамерой я один не управлюсь, гражданин начальник, – сказал Крист. – Там управление камерой далеко от смесителя с горячей и холодной водой. Пар и вода разобщены.
– Значит…
– Нужен еще санитар, гражданин начальник.
Начальники переглянулись.
– Пусть будет санитар, – сказал уполномоченный.
– Так ты понял? Никому ни слова.
– Понял, гражданин начальник.
Крист и уполномоченный вышли. Начальник встал, загасил верхний свет и стал надевать шинель.
– Откуда такой этап? – негромко спросил Крист у уполномоченного, проходя сквозь глубокий тамбур кабинета – московская мода, которой подражали везде, где были кабинеты начальников – штатских или военных – все равно.
– Откуда?
Уполномоченный расхохотался.
– Ах, Крист, Крист, никак не думал, что ты мне можешь задать такой вопрос… – И выговорил холодно: – Из Москвы самолетом.
– Значит, лагеря не знают. Тюрьма, следствие и все прочее. Первая щелочка на вольный воздух, как кажется им – всем, кто не знает лагеря. Из Москвы самолетом…
Следующей ночью гулкий, просторный, большой вестибюль наполнился чужим народом – офицерами, офицерами, офицерами. Майоры, подполковники, полковники. Даже один генерал был – низенький, молодой, черноглазый. Ни одного солдата в конвое не было.
Худощавый и рослый старик, начальник больницы, с трудом сгибался, рапортуя маленькому генералу:
– Все готово к приему.
– Отлично, отлично.
– Баня!
Начальник махнул Кристу рукой, и двери приемного покоя растворились.
Толпа офицерских шинелей расступилась. Золотой звездный свет погон померк – все внимание приезжих и встречающих было отдано маленькой группе грязных людей в истрепанных каких-то лохмотьях – но не казенных, нет – еще своих, гражданских, следственных, выношенных на подстилках на полах тюремной камеры.
Двенадцать мужчин и одна женщина.
– Анна Петровна, пожалуйста, – проговорил арестант, пропуская женщину вперед.
– Что вы, – идите и мойтесь. Я посижу пока, отдохну.
Дверь приемного покоя закрылась.
Все стояли вокруг меня и жадно глядели мне в глаза, пытаясь разгадать что-то, еще не спрашивая.
– Вы давно на Колыме? – спросил самый храбрый, разглядев во мне «Ивана Ивановича».
– С тридцать седьмого.
– В тридцать седьмом мы все были еще…
– Замолчи, – вмешался другой, постарше.
Вошел наш надзиратель, секретарь парторганизации больницы Хабибулин, особо доверенное