– А тятька?
– Чево тебе?
– Дай водички.
– Где бы я про те припас?
Што да не ласточка по полю летает…
– Тятька!
Отец перестал петь, а только насвистывал. Потом он задумался об том, что сына его Ганьку безвинно наказали на руднике розгами. Вдруг остановил лошадь, взял из телеги топор, подошел к лесу, около которого лежало недавно срубленное дерево.
– Экое дерево-то гожее! – И он, перерубив его натрое, положил в телегу рядом с сыном. В это время из завода подходила навстречу женщина лет сорока пяти, бледная, худая, высокая, с костлявыми руками. На голове ее надет красный платок, на синюю рубаху надет изорванный сарафан, на ногах худенькие башмаки с худыми чулками из шерсти, да на плечах мешок с чем-то. Это был весь ее костюм, а все это давно уже смокло до того, кажется, что не было и на теле ее ни одного сухого места; руки и лицо ее мокрые, по коленям текут черные полоски грязи.
Женщина поравнялась с Токменцовым и спросила:
– Ганька-то где-ка?
– Здесь, мамка! – сказал весело Ганька и приподнялся.
– Што ты парня-то не слал?
– Не слал!.. В первой, што ли!.. Не слал?!. Прытка больно: всего вон исстягали… Да ты-то куда?
– Знамо, куда! одна дорога: к главному, самому главному.
– Будь ты проклятая!.. – и Токменцов плюнул.
– Чего ты ругаешься? Поди, продавал где-нибудь шары-те. Две педели где-то шатался, шатало, а без тебя чудеса делаются.
– Какие чудеса?
– А таки чудеса, што Пашку задрали.
– Ну?!..
– А так: ты уехал на рудник-то, а Пашку на Петровский рудник угнали.
– Да ведь он в лихоманке был?
– Чего я делать-то стану; поди-кось, слушают нашева брата.
Токменцов поехал, но, отъехав немного, он остановил лошадь.
– Онисья! – крикнул он. Жена его остановилась.
– Чево?
И слезши с телеги, Токменцов пошел к ней.
– Так ты чего ино: куда теперь?
– Толком говорила, што к самому главному начальнику.
– Да ты, дура, сообразила ли: ну, што ты ему скажешь?
– Небось получше твоего. Ты бы поглядел, что это было! – сказала она, злобно рванув рубаху, и вдруг заплакала.
– Ну, дура, заживет.
Онисья долго ругалась, а Токменцов стоял молча.
– Гадина ты поганая! никакого-то у тебя разума нетутка! Ну, чего ты шары-то выпучил, стоишь?
– Молчи, гадина! Сама виновата: обращения такого не имеешь, штоб без беды не прожить. Нет, небось сама суешься, суета проклятая.
– Поди-кось, какие умные речи толкуешь! А по-твоему, это дело: парня взять больнова да и стегать – што ему робить но в силу? Ну, как я узнала, что его задрали, так я и пошла к управляющему, вломилась: с какого, говорю, права можете наших робят задирать? Подай, говорю, варвар ты эдакой, моего сына, живого подай!.. Возьми, говорит, хорони его. Ах, ты, говорю я ему, разбойник ты эдакой, покарает же тебя царица небесная… А он и отправил меня в полицию… Ну, где правда?
– Знаешь, я бы не советовал тебе идти-то.
– Отчего