Щепетильник. Владимир Лукин

редко с ними разговаривал. Полно, у нас не все те крестьянской язык разумеют, которые наделены деревнями; не много сыщется помещиков, в состояние сих бедняков по должности христианской входящих. Есть довольно и таких, которые от чрезмерного изобилия о крестьянах инако и не мыслят, как о животных, для их сладострастия созданных. Сии надменные люди, живучи в роскошах, нередко добросердечных поселян, для прибавления жизни нашей трудящихся, без всякия жалости раззоряют. Иногда же и то увидишь, что с их раззолоченных карет, с шестью лошадьми без нужды запряженных, течет кровь невинных земледельцев. А можно сказать, что ведают жизнь крестьянскую только те, которые с природы человеколюбивы и почитают их равным созданием и потому и об них пекутся. Но я, забывшись, вовсе было от содержания удалился, что нередко со мною, как и со многими молодыми писцами, случается; однако опять за него принимаюсь.

      Не трудно было мне приметить, что Верьхоглядов и Самолюбов* суть лицы, также почти вымышленные; но не мог я угадать, на каких характеров оными целено. И как скоро комедия кончилась, то я, спросив моих соседов, можно ли идти на театр, и услыша, что можно, немедленно пошел туда. Вошедши спросил я комедианта, игравшего лицо крестьянское, потому что он мне прежде всех на глаза попался, чьего сочинения комедия, и как называется. Он мне сказал с довольною гордостью, хотя был в действии не героем, а крестьянином, что о том не знает, а что могу я сведать от их медиатора. – Да где же мне его сыскать, – осмелился я еще спросить наиучтивейшим образом сего надменного Цапату*? – В пробирной или в уборной палатах, – ответил он и, указав рукою, продолжал: «Вон туда поди!» и не промолвив более ни слова, начал подбоченившись между театром и уборною похаживать. Не взирая на холодной его прием, которой смутил меня, взял я смелость войти в уборную и только дверь отворил, то увидел между прочими комедиантами одного наборщика академической типографии*, из тех, которые мои переводы набирают. Спросил я его о названии комедии и сочинителе ее, и в ответ, весьма учтиво произнесенный, получил, «что он ни того, ни другого не знает, ибо имеет честь быть при киатре суфлером; а в роли комедиальные и в артемедии* не мешается». Однако же по знакомству сделал он мне ласку и подвел меня к г. медиатору, в котором увидел я наборщика ж. Оной был тот самый, которой первые играет лицы и которой больше всех способности имеет. Я не могу приветливостию его довольно нахвалиться. Он, видав меня в типографии, весьма снисходительно со мною обошелся, и я увидел, что не надмен он мнимым своим достоинством, подобно некоторым из чужих краев выезжающих актерам; а притом не было в нем и виду излишнего унижения, подлыми низкопоклонщиками и гнусными такальщиками, для прикрытия их поносных желаний употребляемого. Оной г. наборщик сказал мне, что имя комедии французской Галантерейщик, а кто ее делал, он не знает. Я начал было его убеждать просьбою к открытию сея тайны, но не мог ничего выведать. Он поклялся мне, что не ведает, чьей она композиции; а известно ему только