– Да. – Миша опять вздохнул.
– Говорят, с эшелоном Полевого.
– Ну? – Миша поднялся и сел на кровати. – Откуда ты знаешь?
– Слыхал.
Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку:
– А ты как, решил?
– Чего?
– Поедешь в Москву?
Генка мотнул головой:
– Знаешь ведь, отец не пускает.
– Но тетка твоя Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала! Поедем, будем в одном доме жить.
– Говорю тебе, отец не пускает. – Генка вздохнул. – И тетя Нюра тоже…
– Тетя Нюра тебе не родная.
– Она хорошая, – мотнул головой Генка.
– Агриппина Тихоновна еще лучше.
– Как же я поеду?
– Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.
– А если отец поведет поезд?
– Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.
– Что я в Москве буду делать?
– Что хочешь! Хочешь – учись, хочешь – поступай на завод токарем.
– Как это – токарем? Я ведь не умею.
– Научишься. Подумай. Я тебе серьезно говорю.
– Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.
– Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?
– Куда?
– Сначала в Москву, а потом на фронт – белых бить.
– Если белых бить, то, пожалуй, можно, – уклончиво ответил Генка.
Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? На рукоятке бронзовая змейка, на клинке – волк, скорпион и лилия. Что это значит?
Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:
– Как ты себя чувствуешь, Михаил?
– Хорошо. Я уже могу встать.
– Нет, нет, ты, пожалуйста, лежи, – забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, – пожалуйста, лежи! – Он постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. – Михаил, я хочу с тобой поговорить.
«Неужели о камере?» – подумал Миша.
– Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.
Ну, началось!
– Так вот, – продолжал дядя Сеня, – последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу.
– Чего? – Миша удивленно уставился на дядю Сеню.
– На твоих глазах происходит акт политической борьбы, а ты, человек молодой, еще не оформившийся, принял участие в этом акте. И напрасно.
– Как?! – изумился Миша. – Бандиты будут убивать Полевого, а я должен молчать? Так, по-вашему?
– Как благородный человек, ты должен, конечно, защищать