– Ну ладно, – вздохнула Даша. – Пожалуй, мне пора.
– Да, – хмуро согласился я. – Хорошо. Теперь снова на год?
– Можешь мне писать. – Она пожала плечами. – Вот телефон.
Я взял визитку.
– В четыре самолет.
– Ты говорила…
– Знаешь, очень боюсь террористов, – вдруг пожаловалась она и сложила ладони движением, которое должно было, видимо, означать окончание нашей встречи.
– Террористов? – переспросил я.
– Ну да. Всюду взрывают, уроды. Ну что, пока?
– Пока.
Мы уже стояли у ступеней.
– Не сердись на меня, Дашенька, – сказал я, целуя ее на прощанье. – Не сердись. Прости меня.
– Ну, пока! – повторила она и пошла вниз.
Я смотрел в спину, пока она не скрылась за поворотом, а потом побрел к машине.
Мне пора было двигать в Анимацентр.
Меня всегда смущало противоречие, присутствующее в жизни каждого аниматора. Его профессиональный долг – пытаться вжиться в жизнь других людей, то есть воображать ее, делать почти осязаемой, почти реальной. Для того чтобы его попытки были хоть сколько-нибудь успешны, ему нужно быть знатоком жизни вообще – и, следовательно, своей собственной тоже, которая, по идее, должна быть ему совершенно понятна и близка.
Ни черта подобного. В своей – не разберешься.
Я знал, что несколько дней буду вновь и вновь промолачивать детали нашего разговора, пытаться отклонить обвинения, восторженно находить доводы в свою защиту, которые почему-то не нашлись вовремя… иногда обнаруживать на себе недоуменные взгляды – оказывается, три последние фразы я сказал вслух. Знал я и то, что это не имеет никакого смысла: задача не решается на логическом уровне, и какими аргументами ни запасайся, их всегда можно будет отвергнуть одним лишь взглядом. Я вспомнил почему-то, как тем летом, когда Даше должно было исполниться двенадцать, я отвез обеих в пансионат, условившись приехать в следующий четверг, остаться с Дашкой, а маму отпустить на три ночи. Однако случилось непредвиденное: в среду утром умер дядя Гоша. Великан дядя Гоша умер. Мне трудно было в это поверить – как же так, кто теперь будет громыхать и командовать?.. Я позвонил маме и сообщил о случившемся. Дядю Гошу она когда-то знала, однако относилась к нему, как почти ко всем людям с нашей стороны, с плохо скрытым презрением, поэтому у меня не было надежды, что этим известием я смогу ее хоть сколько-нибудь расстроить. Так оно и вышло – она ничуть не расстроилась.
– Погоди. Ничего не понимаю. Ведь ты обещал в четверг – и до воскресенья!
– Я же говорю, – повторил я, решив, что она просто не расслышала. – Дядя Гоша утром умер. В пятницу похороны. Я должен быть на похоронах, понимаешь? Я приеду в пятницу вечером, с поминок.
– С каких поминок? – холодно изумилась она в тот момент, а я и сейчас, десять лет спустя, отлично мог вообразить