Тьма народа была на улице.
Перебегая от магазина к магазину за последними покупками, люди, празднично настроенные, покрывали улицу громким говором, шутками и раскатистым смехом.
И, вслушиваясь в этот шум, казалось, что теперь не поздний декабрь, а начало весны, когда в душистых акациях шумят, возятся, хлопочут и чирикают тысячи воробьев.
– Марья Петровна! Здравствуйте! – чирикала какая-то дама.
– Здравствуйте, здравствуйте, Ирина Григорьевна!
– Куда так шибко? Да постойте!
– Не могу. Еще одну покупочку надо сделать. Боюсь – магазин закроют. Au revoir!…
– Извозчик!… Во-оозчик! – покрывал этот диалог звонкий голос мальчишки, выскочившего со свертками из магазина.
– Есть! – откликался пушечным выстрелом с мостовой, по которой со звоном проносились сани, точно мукой обсыпанные снегом, извозчик и, как вихрь, срывался с места.
В этой сутолоке, в этой тьме народа, в этом шуме и падающем снеге, как булавочная головка в мешке с пшеницей, как жалобный писк птенца в шуме векового леса, затерялся Сенька Фрукт – совсем незначащая личность, червячок, пропащий гражданин Одесского порта.
Его никто не замечал, и никто не обращал на него внимания.
Толкаемый со всех сторон денщиками, посыльными и господами, он больше двух часов вертелся перед гастрономическим магазином.
Нос, щеки, руки, оголенные в нескольких местах ноги, спина и грудь его – все это было раскрашено и почти до крови натерто морозом. А козлиная русая бородка, усы, брови, веки и куча волос, на которых чудом держался «окурок» фуражки, были посеребрены морозом и похожи на стальные щетки.
Но Сенька не обращал на это никакого внимания.
Засунув руки в рукава своей кофты, – на нем вместо пиджака была женская теплая кофта в заплатах, – надвинув на глаза свой «окурок», скрючившись в вопросительный знак и безостановочно и глухо покашливая, он каждую минуту заглядывал в магазин через настежь раскрытые двери.
Лицо при этом у него делалось злым, как у волка.
В магазине было людно, тепло и весело.
В большом пространстве, огороженном кадками в белых рубахах с надписями «Нежинские огурчики», «Королевские сельди», «Икра паюсная», «Икра зернистая», полками, на которых лежали и лоснились кучи всяких колбас, ветчины, зажаренных уток, тяжелых и блестящих, как зеркало, окороков, и стойками с батареями всяких вин, водок и ликеров топтались в нанесенном с улицы снеге и грязи дамы в шикарных ротондах, мужчины в шубах, чиновники и студенты в николаевских шинелях, кухарки, толкали друг друга, перебирали руками и обнюхивали со всех сторон колбасу, сыр и трещали на разных голосах так громко, что было слышно на улице.
– Дайте же мне наконец полфунта паюсной икры!
– Неужели мне два часа ждать сыру?
– Дайте фунт охотничьих колбас и фунт чайной!
Розовые, как амуры, приказчики в круглых каракулевых шапочках и картузах, в белых передниках, с кожаными нарукавниками возле кистей рук, с карандашиками за ухом метались от одной кадки к другой, от прилавка к прилавку, резали колбасу, ветчину и сыр, взвешивали, заворачивали в бумагу и скороговоркой отвечали нетерпеливым покупателям:
– Извольте-с, сударыня, получить фунт чайной колбасы. Еще чего прикажете? Ничего-с? Мерси-с! Кушайте на здоровье!
– Грибков вам маринованных? Сию секунду-с! Не угодно ли присесть?
– С вас, мусью, два рубля семьдесят три копейки. Извольте получить чек и обратиться в кассу.
– Уверяю, самое свежее! Сегодня только получено. Так прикажете отрезать?…
Получив свои покупки, покупатели направлялись к кассе у дверей, за которой сидел с бесстрастным лицом кассир, расплачивались, опускали мелкую монету в кружку Общества спасания на водах – раскрашенную жестяную спасательную шлюпку – и удалялись.
Улучив момент, когда кассир головой погружался в конторку, Сенька легонько поднимался на каменную ступеньку перед дверьми, выкруглял спину и вытягивал свою длинную шею вместе с серебряной головой, оглядывал публику и поводил носом.
Можно было подумать, что ему доставляет удовольствие послушать разговоры приказчиков с публикой и что он наслаждается запахом окороков, сыров и колбас.
Но как только кассир поворачивал лицо к дверям, Сенька моментально втягивал, как улитка, голову и длинную шею в свои узкие плечи и давал задний ход.
Он соскакивал со ступеньки.
– О, чтоб вас! Анафемы! – ругал он вполголоса покупателей. – Да разойдетесь вы наконец? Все мало вам! Весь магазин хотели бы забрать! И в какую утробу вы столько колбас понапихаете? Чтоб вас разорвало!
Повертевшись немного и потолкавшись в публике, он снова подходил к магазину, просовывал в двери свою смешную голову и ворчал по адресу какой-нибудь барыни в роскошном саке:
– Да будет тебе… торговаться и людям (приказчикам)