Я схватился за голову.
– Зачем вы это?
Смотритель глядел на меня во все глаза.
– Что зачем?
– Да разве нельзя было кого другого послать?.. Хоть бы из уважения ко мне…
Он расхохотался.
– Да вы что это? Гуманничать с ними думаете? С мерзавцами? Да поверьте вы мне: мерзавцы, мерзавцы и мерзавцы – и больше ничего! Что ему сделается?
С Сокольским мы потом виделись часто. Он деятельно, охотно мне помогал знакомиться с каторгой, собирать песни, составлять словарь арестантских выражений.
Но каждый раз, как я заговаривал о чем-нибудь, кроме каторги, он весь как-то съеживался и бормотал:
– Нет, нет. Не надо об этом… Ни о чем не надо… Вы уедете, а мне еще тяжелей будет… Не надо!..
Одну странность я заметил в Сокольском.
Он словно чего-то недоговаривал… Придет, посидит, повертится на стуле, поговорит о каких-то пустяках и уйдет… Словно давится он чем-то, что никак не может сойти у него с языка.
Старался навести его на этот разговор.
– Сокольский, вы, кажется, мне что-то хотите сказать? Пожалуйста, откровенно…
– Нет, нет… Ничего, ничего… Право, ничего… До свиданья, до свиданья!
Становилось тягостно.
– Сокольский, – как-то не без страха начал я, – я скоро уезжаю из Корсаковска. Вы мне много помогли в моей работе… Я за это ведь получаю гонорар и считаю своим долгом…
На лице Сокольского отразилось страдание. Во взгляде, который он кинул на меня, было много злобы.
– К вам идет кто-то… идет…
Его чуть не на половину откушенный язык заплетался и шепелявил еще больше:
– Ишдет… Ишдет…
И Сокольский выбежал из комнаты.
– Да Боже мой! Что ж это все за муки?! – должно быть, вслух крикнул я, потому что хозяйка отворила двери и спросила:
– Чаю прикажете?! Звали?
Через несколько времени встречаю моего знакомого, «адвоката за каторгу», «дурачка» Шапошникова.[17]
– Слушайте, Шапошников. Вы приятель Сокольского. Он что-то имеет ко мне, да все…
Шапошников пристально посмотрел мне в глаза и захохотал.
– Подстрелить вас хочет, ваше высокоблагородие, да все не решается!
– Как подстрелить? Какой вздор говорите!
– Как подстреливают? Денег попросить, семь целковых. Татары насели. Он тут майданщику, да и другим, за водку и за разное семь рублей должен. Узнали, что он к вашему высокоблагородию ходит, и насели: «Проси да проси у барина». Избить до полусмерти обещают. А он давится, шельма! Ха-ха-ха!.. Давеча от вас в тюрьму как угорелый прибег. «Догадался!» – кричит. Ха-ха-ха!.. В каторге да этакие нежности!
– Да нате, нате вам, Шапошников, пойдите, сейчас же отдайте… Не говорите ему про наш разговор… Скажите, что я вам дал, лично вам… Сделайте там как хотите…
Во взгляде Шапошникова на одно мгновение сверкнула какая-то жалость, но он сейчас же прищурил глаза и посмотрел