– Почему вы здесь? Почему не в клини… – Вано Александрович осекся, не сводя выпученных глаз с уха аспиранта и с правой руки, которой тот сжимал тетрадь. – Что такое?!
– А вы говорили: десятки миллионов лет, Вано Александрович, – не удержался Кривошеин. – Все-таки можно не только «зубрежкой».
– Значит… получается?! – выдохнул Андросиашвили. – Как?!
Кривошеин закусил губу.
– Мм… позже, Вано Александрович, – неуклюже забормотал он. – Мне еще самому надо во всем разобраться…
– Самому? – поднял брови профессор. – Не хотите рассказывать? – Его лицо стало холодным и высокомерным. – Ну, как хотите… прошу извинить! – И вернулся к столу.
С этого дня он с ледяной вежливостью кивал аспиранту при встрече, но в разговор не вступал. Кривошеин же, чтоб не так грызла совесть, ушел в экспериментирование над самим собой. Ему действительно многое еще предстояло выяснить.
«Разве мне не хотелось продемонстрировать открытие – пережить жгучий интерес к нему, восторги, славу… – шагая по каштановой аллее, оправдывался перед собой и незримым Андросиашвили Кривошеин. – Ведь в отличие от психопатов я мог бы все объяснить… Правда, к другим людям это пока неприменимо, не та у них конституция. Но главное, доказана возможность, есть знание… Да, но если бы открытие ограничивалось лишь тем, что можно самому быстро залечивать раны, переломы, уничтожать в себе болезни! В том и беда, что природа никогда не выдает ровно столько, сколько нужно для блага людей, – всегда либо больше, либо меньше. Я получил больше… Я мог бы, наверное, превратить себя и в животное, даже в монстра… Это можно. Все можно – это-то и страшно». Кривошеин вздохнул.
…Окно и застекленная дверь балкона на пятом этаже сумеречно светились – похоже, будто горела настольная лампа. «Значит, он дома?!» Кривошеин поднялся по лестнице, перед дверью квартиры по привычке пошарил по карманам, но вспомнил, что выбросил ключ еще год назад, ругнул себя – как было бы эффектно внезапно войти: «Ваши документы, гражданин!» Звонка у двери по-прежнему не было, пришлось постучать.
В ответ послышались быстрые легкие шаги – от них у Кривошеина сильно забилось сердце, – щелкнул замок: в прихожей стояла Лена.
– Ох, Валька, жив, цел! – Она обхватила его шею теплыми руками, быстро оглядела, погладила волосы, прижалась и расплакалась. – Валек, мой родной… а я уж думала… тут такое говорят, такое говорят! Звоню к тебе в лабораторию – никто не отвечает… звоню в институт, спрашиваю: где ты, что с тобой? – кладут трубку… Я пришла сюда – тебя нет… А мне уже говорили, будто ты… – Она всхлипнула сердито. – Дураки!
– Ну, Лен, будет, не надо… ну что ты? – Кривошеину очень захотелось прижать ее к себе, он еле удержал руки.
Будто и не было ничего: ни открытия № 1, ни года сумасшедшей напряженной работы в Москве,