Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное. Елена Айзенштейн

обнажая женскую обиду:» – Есть <рожденное> знание, <подсозние>, отродясь, – знание Евы к концу <первого> дня. Большему она уже ничему не <научилась>. <Женское> знание: тайнознание без <развития> и без измены. И есть <мужское> – духовное – сплошные отречения и измены <опыты>, знания язвы…»183. Она огорчается своему старению, седым волосам, но запись сна завершается рассуждением о силе, вызывающей «понимание, совдохновение», о творческой силе, потому что художественное начало всегда, даже в записи сна, оказывается главенствующим: « <…> Нужно уходить, <уезжать>. <…> <Хозяин> <…> – мне: – Я <Вас> никогда не забуду. (Я <чувствовала> себя <совершенно> молодой) <Думаю>: – Никогда. Это – недолго. Мы <старые>. И вслух, ему: <Слушайте>, я о себе <самой> <скрываю>, мы все сами ничего не знали и в нас, <живет> такая, мощь> силы, и <долго> – знаю. А во мне <эта> <сила> – <страшной> <силой>. Но <вызывает> она – понимание, совдохновение»184. В тексте сна слышится намек на Бориса Пастернака. Со-вдохновением и явилась «Тоска по родине», которую в те дни писала Марина Цветаева. Сон же записан в тетради после строк о непонимании окружающими: