Что же касается аль Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.
А когда прошёл год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню и вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слёг на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.
И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот явился, сказал ему: «О сын мой, знай, что удел распределён и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти». И он произнёс:
«Умираю! Преславен тот, кто бессмертен!
Я уверен, что скоро мёртвым я буду.
Нет в деснице владыки смертного власти,
И тому лишь присуща власть, кто бессмертен».
«О дитя моё, – сказал он потом, – нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис». – «О батюшка, – сказал Нур-ад-дин, – кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!»
И везирь сказал: «О дитя моё, я надеюсь, что Аллах меня примет!» И затем он произнёс оба исповедания[64] и был приписан к числу людей блаженства.
И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об этом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнёс при выходе похорон из дома:
«В день пятый расстался я со всеми друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде одет я был,
И снова надели мне одежду другую.
Снесли меня четверо на шеях в моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой надгробною, когда ниц не падают,
И все, кто мне другом был, о мне помолились.
Потом отнесли меня в жилище со сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится время».
И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:
«В день пятый уехали они перед вечером,
Когда попрощались мы – простились и тронулись.
И только уехали – за ними душа ушла.
«Вернись», – я позвал её, – спросила: «Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и встречаются?»
Ослепли глаза мои от плача безмерного,
И на уши туг я стал – не слышат они теперь».
И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошёл один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: «О господин мой, кто оставил