– Мистер Гарриман, вас к телефону.
– Кто?
– Господин Молотов.
Гарриман взял трубку. На том конце провода был не Молотов, а его переводчик Павлов. Он сообщил, что председатель Совета народных комиссаров товарищ Вячеслав Михайлович Молотов приглашает господина государственного секретаря Халла, посла Гарримана и генерал-майора Дина в Кремль на советско-американо-британскую конференцию, посвященную путям и средствам ускорения завершения войны.
– А когда конференция? Завтра? – спросил Гарриман.
– Прямо сейчас, – сообщил Павлов.
– Но англичане?.. – заикнулся Гарриман.
– Они уже прибыли, – ответил Павлов.
3
МОСКВА, тот же день. 18 октября 1943 года
Грохот бомбовых ударов, рев истребителей и гул артиллерийской канонады сотрясал мраморный вестибюль здания Центральной студии кинохроники в Лиховом переулке в центре Москвы. Но никто из толпившихся тут военных операторов не обращал на это никакого внимания, поскольку все знали – это всего лишь озвучка кинохроники, снятой ими самими на фронтах войны. С ее самых первых дней сто восемьдесят лучших кинооператоров страны были мобилизованы Министерством обороны для съемок боевых действий Красной армии, и с той поры Студия кинохроники превратилась в круглосуточно гудящий штаб – отсюда знаменитые Роман Кармен, Илья Копалин, Виктор Доброницкий, а также еще не знаменитые кинооператоры разлетались не только по всем фронтам от Кавказа до Заполярья, но даже и за линию фронта, к партизанам. И сюда же они возвращались (если оставались живы) с коробками отснятой кинопленки, сдавали их в проявочную лабораторию, ночевали тут же, в подвале, где стояли ряды солдатских коек, перекусывали в студийной столовой, «хряпали» с друзьями по «стопарю», получали новое назначение у начальника Управления кинохроники Федора Васильченко, и – всё, «будь жив, браток!». Снова в машину, снова на аэродром, снова в какой-нибудь У-2, и – на самый передний край, в атаку. Только не с автоматом, а с американской кинокамерой «Аймо», которая видит не больше, чем на двести метров, и снимает (точнее, тянет 15 метров пленки) не дольше тридцати секунд.
Поэтому в вестибюле студии стоял постоянный гул голосов, хлопанье по плечам, едкий дым фронтовой махорки, шумная радость по поводу возвращения с фронта живого приятеля и огорченный мат по поводу новости об очередном погибшем. В этом бурном коловороте вечно куда-то спешащих и на ходу обменивающихся новостями коллег Борис Заточный переходил от одной группы к другой со странным для всех вопросом:
– Как правильно: «Хал» или «Хэл»?
– А что это?
– Не «что», а «кто». Американский госсекретарь. По-английски пишется «Hall». А по-русски как? Хал или Хэл?
– А на хрена тебе, как он пишется?
– В монтажный лист записать. Я снимал сегодня его приезд.
– А он приехал Второй фронт открывать?
– Не знаю…
– Если не знаешь, то какая разница, как его писать? Пиши