– Когда ехать?
Годейре никто не успел ответить. Парус, висевший на мачте фелюги, вдруг взвился вверх, оглушительно хлопнул с вышины и надулся внезапно налетевшим порывом ветра. Фелюгу резко качнуло.
– Ветер на Синдику! – воскликнул Левкон. – Попутный ветер!
– Совет окончен, все по своим местам. Отправляемся немедля! Ты, Перисад, отправляйся к царице, придешь впереди, а мы все следом. В Тирамбо, в гавани, разберемся что к чему. Сейчас не прозевать бы ветер!
Переходя на свою триеру, Атосса отвела Левкона в сторону и сказала тихо:
– Я оставлю дочь у тебя, царевич. Надеюсь, ты сохранишь ее невинность. Дай мне царское слово.
– Клянусь Олимпом! Я положу ее в отсек Арсинои. Твоя дочь останется целомудренной, как Ипполита.
Через час с небольшим корабли подняли паруса. Впереди шла триера царицы Годейры, у кормила стоял Перисад. Жара спала, оранжевый диск солнца опустил край в воду, готовясь к короткой летней ночевке. Годейра подошла к Перисаду, спросила:
– Скоро мы будем в этой… гавани?
– В Тирамбо? Если ветер не спадет – к утру.
– Весла не понадобятся?
– Думаю, нет.
– Значит, за ночь успеем отдохнуть?
– Вряд ли. Тут все спрашивают, что такое Меотийская волна. Сегодня ночью мы это узнаем достаточно полно. Ты где ночуешь?
– Зачем тебе это знать? В носовом кубрике.
– Если будет плохо – приходи сюда, на корму. Я положу тебя на мой рундук – мне все равно всю ночь стоять у кормила.
Меотида – самое рыбное море на свете. Не зря же столица Боспорского царства Пантикапей переводится как Рыбный путь. Меотида через пролив питала рыбой воды понта Эвксинского, еще больше рыбный поток шел мимо Пантикапея в рыбацких фелюгах, барках и прочих судах. Почему тут было (и есть сейчас) так много рыбы? Потому что Меотиду питают теплой, чистой пресной водой такие могучие реки, как Танаис, Геррос, Сиргис[9], Кубань и многие другие мелкие реки. Вода в Меотиде полу-пресная, хорошо прогреваемая южным солнцем, и место для размножения рыб здесь самое удобное. Вся островная часть Синдики настолько пресноводна, что долгое время жители называли Меотиду озером, а дандарии даже болотом, так как прибрежная часть Синдики на многие километры проросла камышом и была похожа на болото. Не зря дандарии себя называли болотными людьми. Когда синды, меоты и дандарии стали выходить за пределы своих земель, они поняли, что Меотиде нет конца и края и она – море, а отнюдь не болото. И с отличной от глубоководного понта волной – мелкой, короткой и твердой, как гранит. Вот она-то и прославила Меотиду.
Когда царица Годейра, поговорив с Перисадом, ушла в свой носовой кубрик, на триере было спокойно. Звенели туго надутые паруса, плескалась вспарываемая килем вода, свистел в снастях ветер, в трюмах было тихо, амазонки, видимо, спали. «Рады, что отмаялись с веслами» – подумала Годейра, улыбаясь на мягкие шкуры своего рундучка. Первая, и вполне обидная, мысль была о Перисаде. Он, видимо, думает, что я ему выделена в подстилки,