Ладно, надо как-то помогать товарищу. Иначе мы тут ещё долго просидим, а нам завтра с утра на пристрелку ехать. Проследив, на ком взгляд Николая задерживается дольше всего, интересуюсь:
– Вон та нравится?
– Ну, ничё так, да.
– Ты здесь её будешь или домой повезём?
– Чё, прям так просто? Она работает, что ли?
– Не, вряд ли. Скорее, оторваться пришла. Но денег дать один хрен придётся, я ж объяснял. Здесь так – трахнул девку, дай ей денег. Если не жена.
Вообще, чёрт его знает, работает она или подрабатывает. Но пусть Николай думает, что подрабатывает – полагаю, ему так приятнее.
– Да блин, а как с ней познакомиться-то? Я ж по-английски три слова знаю.
– Да вообще не проблема. Я ей всё скажу. Ты главное скажи, эту выбираешь, или какую?
Бравый экс-спецназовец неуверенно кивает, явно сомневаясь в моих способностях уболтать отжигающую на танцполе красотку. Ну, как красотку – на мой вкус, чересчур фигуриста, и эти пышные волосы я терпеть не могу (потому как понимаю, что это парик), ну да каждому своё. Выдвигаюсь к цели.
– Привет!
– Привет!
– Ты очень понравилась моему другу! Видишь, вон он сидит?
– Сімпатычны! А чаго ён сам не падышоў?
Блин, деревенская. Ну да так даже проще.
– А он стесняется, и не очень хорошо знает английский. Составишь ему компанию сегодня? Я буду очень благодарен.
– Так, вядома!
– А как тебя зовут?
– Фатимата!
Распространённое здесь имя. Жестом сигнализирую Николаю, что всё на мази, и зову на танцпол. Тот неуверенно спускается, представляю их друг другу, и удаляюсь обратно за столик. Не маленькие, сами справятся. Где там Герыч, кстати? Ага, обнял свою баскетболистку за задницу (отличная задница, кстати!) и увлекает её куда-то в тёмный угол. Или это она его увлекает, отсюда непонятно. Ну, успехов ему.
– Млять, да чё ж она там орёт-то так?!
– Ну, Колян он такой, активный в этом плане. Погоди, он её ещё всю ночь в таком темпе драть будет.
– Пипец. А ты чё свою не приволок?
– Да ну… В рот дал, и хорош. Я как-то брезгую с ними на большее. Мне кажется, запах от них какой-то не такой…
– Ага. «Унтерменши», с презрением сказал Герман Леонидович Ризницкий, поправляя кипу.
– Блин,