Говорили даже, что здесь доживал старость один вернувшийся с Соловков столетний умник, бывший батюшка, не сумевший после революции схорониться от русскоязычных комиссаров, впавших разом в кровожадную антирелигиозную ересь…
Но не будем вдаваться в политику, она не для трудового ума.
Теперь дом нехотя давал временный, как тогда казалось, приют маргиналам всех национальностей. Братья по разуму, братья по классу. Очень уж шумные собирались компании. Пили водку в меру и без меры. Когда напивались, то рьяно дрались, иногда доходя до поножовщины. Буйных по-своему уговаривали в милиции, и они возвращались нескоро. Потом всё начиналось сначала.
Дом по вечерам ворчал в отопительных трубах, сердито шебаршил на чердаке ветошью. Осенними промозглыми тяжёлыми для рабочего люда деньками плакал, пускал по чумазому лицу слёзы, даже и не пытаясь их вытирать.
От ветхости и от буйного нрава обывающих в его чреве народа, стены еле держались, сорили на полу рыжим колючим шлаком, и тогда надо было по оштукатуренной поверхности клеить обои, да и не в один ряд, а то невзначай ткнёшь пальцем – и дыра на улицу. Хоть приглашай секту дырников молиться на белый свет через эти дыры.
При временном послаблении властей, обитатели дома женились, заводили детей, разводились и снова женились, хотя жили в одной комнате по три-четыре человека, и вся семейная жизнь с её любовью и скандалами проходила на глазах привыкших и не очень любопытных поселенцев. Сам знаю. Сам помню.
Скушно не было.
Но время неумолимо. Как сказал другой поэт: «Я знаю, время даже камень крошит…» А здесь не камень, а паровозный шлак вперемежку с цементной перхотью. Дом одряхлел. По стенам, особенно по углам, появились извилистые глубокие морщины, из которых по малейшему прикосновению пальца густо осыпался всё тот же ржавый шлак, больше похожий на окаменевшую гречневую крупу.
«Всё! – сказали в горисполкоме, – пока беды не случилось, эту богадельню надо ликвидировать. Муравейник, понимаешь ли, развели!»
Пока бумаги, то да сё, жильцов пока переселяли, «овнов» – семейных – по дальним углам раскидывали, а «козлищ», то есть холостых на вольную волю отпускали, лето, как говориться, уже на юг с ласточками собралось; вечера стеклянными стали и зори – красным по бирюзовому цвету, как полушалки с Павлова Посада, горят – глазам больно.
Вызвали меня в управление:
– Давай, начальник, действуй, чтобы к новому отопительному сезону всё стояло, как надо!
А как надо, то в проектах задокументировано. Схватился я за голову:
– Мать честная! да тут работы на целый год, а до отопительного сезона пара месяцев осталась.
– Ты сопли подбери! – сказали мне власти. – Враз партбилет на стол положишь!
– Да не партийный я! – начал оправдываться.
– Как –