Из четырёх мамаш, волею случая сведённых вместе в палате роддома, лишь единственная счастливица вовсю кормила своё крупнощёкое чадо грудью, как и положено природой. Остальные ей тихо завидовали. У каждой женщины этот нехитрый, казалось бы, процесс наступает по-своему, по-разному. Юлька, уже несколько дней лениво плывшая по волнам послеродовой эйфории, глупо прошляпила приход рвущегося наружу естества. А тут тебе и дикий озноб, и сумасшедший скачок температуры… Спохватившись, она попыталась заставить сына хоть немного облегчить её участь, но крохотуля, недотягивавший и до трёх килограммов, вяло жевал сосок и, выплюнув его через минуту, умиротворённо засыпал.
– Просыпайся, миленький, – умоляюще шептала Юлька, – ну не спи, поешь, ведь это так вкусно!
Хоть плачь – спит себе, не понимая, как ей плохо и неуютно один на один с этой проблемой. «С первых дней уходишь от ответственности», – смотря на спящего сына, с грустью думала Юлька.
Жалкие попытки сцеживаться ни к чему не приводили: боль становилась такой, что Юлька от жалости к себе начинала тихонько поскуливать и бросала это занятие, а на призывы товарок: «Сцеживай, сцеживай!», уныло махала рукой. Обнаружила ее ничуть не помягчевшую, устрашающе багрового цвета грудь ординатор Оля.
– Допрыгалась, неумёха!
И, не обращая внимания на жалобный Юлькин вид, добавила:
– Пойдем, я тебя так расцежу, струя будет в другой конец комнаты бить.
…Её спасали все, кто в тот момент находился в роддоме. Поочередно мяли, давили невероятно болезненные железы, а Юлька, мокрая от боли, зажав зубами полотенце и едва не теряя сознание, боялась даже взглянуть на то, что когда-то было её гордостью, а теперь превратилось во что-то чужое, во что-то такое, что отупевший от боли мозг отказывался признавать за своё.
…Вот тогда и появился Петров. Почему Петров? У него были такие ярко-рыжие, удивительно апельсиновые вихры, что Юлька сразу же вспомнила своего одноклассника, Лёшку Петрова, обладателя такой же роскошной, абсолютно натуральной шевелюры. Кроме этого достоинства, Петров-младенец имел и ещё одно: он весил на целый килограмм больше Юлькиного заморыша. И эту разницу в весе она почувствовала сразу, как только Петров, недолго думая, разинул рот и смачно жевнул её опухший сосок. Прошло уже минут двадцать, но оторвать его от груди было невозможно. И Юлька, обмирая от ужаса, попыталась слегка зажать крошечный носик пальцами. Через несколько секунд она сдалась – ей не хватило духу смотреть, как, синея без воздуха, продолжал этот рыжик судорожно глотать драгоценные капли. Но на исходе были и собственные силы, едва сдерживающие её от желания всё бросить и залезть на потолок, спрятаться хоть там от терзающего грудь огня. Наконец, Петров уступил, устало отвалился, при этом открыл глаза и посмотрел