И все же образ покойника Вайсберга стоит предо мною и сегодня как живой. А рядом с ним выплывает образ покойного П. П. Чубинского, известного украинского деятеля, близкого друга нашей семьи в мои гимназические годы, побывавшего в ссылке за «хохломанство».
Так переплетались в моем сознании, а равно и в подсознательной сфере, все эти восприятия от трех различных миров. Еврейская среда, синагога, русский язык и русская школа, украинская деревня, украинская песня… И долго, мучительно долго метался я в исканиях синтеза всех этих восприятий и ощущений…
По окончании Киевского университета я прожил около двух лет за границей, где слушал лекции по философии и уголовному праву. По возвращении в Киев я посвятил себя практической адвокатской работе, главным образом по уголовным делам.
Поворотным моментом в моей адвокатской деятельности является мое участие, в качестве молодого стажера, в деле о гомельском погроме, разбиравшемся осенью 1904 года. С этого времени я принимал посильное участие в делах об еврейских погромах и в аграрных и политических процессах.
В чисто уголовных делах особенно характерными для украинского крестьянства являлись жестокие самосуды над конокрадами, а также тяжкие телесные повреждения, нередко кончавшиеся смертию, как месть за захват земли. Орудием этих диких расправ бывали чаще всего кол или оглобля, а иногда и вилы.
Зато среди физических виновников еврейских погромов, запятнавших себя позорнейшими убийствами и истязаниями, мучениями и изнасилованиями, в Кишиневе, Гомеле, Смеле, а также в бесчисленных городах и местечках юга России, по которым прошел погромный ураган октября 1905 года, были исключительно отбросы и преступные элементы городской накипи. Крестьяне же из соседних сел и деревень являлись лишь для того, чтобы поживиться разграбленным товаром. Во время киевского погрома разгромили дотла и мою квартиру, хотя она и находилась в стороне от районов, подвергшихся систематическому разгрому. Как было установлено впоследствии, я попал в специальный «проскрипционный» список лиц, подлежащих убиению и разграблению. Это была месть местных черносотенцев за мою деятельность в союзе полноправия евреев и в союзе союзов. Я наблюдал из безопасного пункта, как громилы, во главе с городовым, ворвались в мою квартиру. Ввиду отсутствия моего и моей семьи, своевременно скрывшейся у знакомых, дело ограничилось уничтожением и расхищением имущества. Сравнительно благополучно закончилось также преследование меня за участие в союзе адвокатов. Я был привлечен по 126-й статье Уголовного уложения, но засим