Она разделяла его идеи.
Ей, бывшей и ушедшей, обязан он той полнотой человеческого осуществления, которой и мы обязаны, читая его потрясающую книгу «Былое и думы».
Она ждала его из ссылки. «Государь “за мнения” посылает в Сибирь, за стихи морит в казематах… скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость человеческого достоинства и дерзость независимой речи…»
Она была другом его друзьям, «нашим», Огареву, Кетчеру, Грановскому, а позже Белинскому и Бакунину. «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде…»
Она не замыкала интересов личным, частным («частная жизнь, не знающая ничего за порогом своего дома, как бы она ни устроилась, бедна»), а напротив, размыкала в широкий мир общего («работать столько же для рода, сколько для себя, словом, развить эгоистическое сердце во всех скорбящее…»).
Но эта любовь, бЧльшая, чем любовь, эта дружба, бЧльшая, чем дружба, эта семья, бЧльшая, чем семья, – оказались под угрозой.
Рядом с Александром и Натали объявилось существо мятущееся, нервное, крайне лирическое и крайне эгоцентричное – поэт Гервег.
Он клялся в вечных чувствах обоим, от обоих требовал обратных клятв, но «предметом» была Натали.
И случилось непоправимое. Она, горячо любившая одного, мало-помалу обнаружила себя вовлеченной в переживания другого. Чистота, искренность и верность не позволили скрыть от мужа чувств, в каких была невольна. Удар, обрушившийся на него, был нестерпим.
Однажды утром он отчего-то взял и перечел свою старую повесть «Кто виноват?» и с ужасом увидел, что там – тот же роковой треугольник. В финале «потухающая, ненадежная героиня», герой, «задавленный горем, молился богу и пил». Неужто пророчество?
«Я пил что попало – скидам, коньяк, старый белет, пил ночью один и днем с Энгельсоном…» – это уже не литература. Это жизнь.
После немыслимых сцен со стороны Гервега, горчайших мук ревности Герцена, слез и отчаяния Натали, после месяцев неизъяснимых страданий Герцен получит от нее письмо:
«Я возвращаюсь, как корабль, в свою родную гавань после бурь, кораблекрушений и несчастий – сломанный, но спасенный».
Их брак устоял. Устояли их отношения, которыми – в результате – оба стали дорожить еще сильнее.
Знали бы они, какое страшное кораблекрушение – и не иносказательное – ждет их впереди.
«Жесток человек, и одни долгие испытания укрощают его; жесток, в своем неведении, ребенок, жесток юноша, гордый своей чистотой, жесток поп, гордый своей святостью, и доктринер, гордый своей наукой,– все мы беспощадны и всего беспощаднее, когда мы правы. Сердце обыкновенно растворяется и становится мягким вслед за глубокими рубцами, за обожженными крыльями, за сознанными падениями…»
Прочтя «Былое и думы», Толстой назвал Герцена великим писателем. Он, желавший сделаться предельно честным с собой, протягивал руку человеку, действительно сделавшему это.
Из письма Белинского: «У тебя страшно много ума, так много,