Зато банки наконец лопнули, сразу все. Остановился транспорт. Упал курс rupee.
Воинские подразделения центральной части страны стремительно проявили свою полную деградацию. Самоорганизованные части народного ополчения отказывались воспринимать хоть чьи-то приказы; но им никто ничего и не приказывал.
Когда на пятый день обращение к нации из глубин Большой Башни было все-таки готово, в половине центральной части страны не было ни местной власти, ни электричества.
…Странная встреча случилась спустя неделю у бывшего губернатора.
Он шел по шумному коридору многоэтажного здания; здесь никто не говорил на его родном языке, но все говорили на чужом, неустанно перебегая из комнаты в комнату (на телевизионных экранах шли стремительные, невнятные, шумные новости из родной страны губернатора). Он только что провел, как сам он это назвал, «консультацию».
У переводчика были рыжие пальцы, он сидел совершенно бесстрастно, но губернатор мучительно мечтал удавить этого свидетеля сразу после завершения беседы.
Но беседа завершилась, и он никого не удавил, а шел себе и шел по коридору.
И тут ему встретился тот человек, что неделю назад послал его прямым текстом, когда губернатор звонил в Большую Башню.
Они минуту стояли молча друг напротив друга.
– Ты что здесь делаешь? – мрачным шепотом спросил житель Большой Башни; впрочем, в речи его чувствовалась некая неуверенность.
– Ты же меня послал, – сказал бывший губернатор шепотом, ухмыляясь и уверенно перейдя на «ты», – ты сам что здесь делаешь? – спросил он.
– …Я не послал, – ответили ему, и улыбка смягчила губы отвечавшего. – Я не послал тебя, – повторил он по слогам, – я просто назначил тебе встречу. И видишь, мы все здесь встретились.
ВТОРОЕ УБИЙСТВО СОВЕТСКОГО СОЮЗА
…Сегодня это стерлось в памяти, сегодня уже о другом болит.
Но нет-нет и вернется знакомое ощущение гадливости и беззащитности, беззащитности и гадливости…
Знаете, в самом последнем, постыдном, обывательском смысле я ничего не потерял, когда ушел этот Красный союз, когда треснула и развалилась, дымя, империя моя.
Мой папа не был советским патрицием, и мама тоже никем не была. Они были простыми, милыми, добрыми, небогатыми людьми; папа к тому же пьющий.
Мне не о чем было жалеть: мы жили как все – без острой обиды, без грешной печали, без мучительной надежды. Страна была данностью, нас не научили ее сберечь. Советский Союз вообще вырастил генерацию удивительно инфантильных людей.
Детство мое прошло в серой, зеленой, потом опадающей, потом белой, полупустой, негромкой деревне.
Удобства