Слав вместе с Храбром суетятся возле спасённого, исполняя приказы жреца. Таскают воду из-за борта, обмывают страшно исхудалое тело. Обрезают длинные грязные волосы. Человек постепенно затихает в их ловких руках, и Путята хмурится, но, пощупав жилу на виске, успокаивается. Заворачивает спасённого в чистую шкуру, относит на нос своего судна. Лодьи отцепляются от пузатого, уже выпотрошенного судна, ударяет чистым голосом било, и четыре корабля ложатся на прежний курс. Жрец присаживается рядом с завёрнутым в шкуру человеком, на лице которого написано неземное блаженство, и они вполголоса начинают беседу.
Через какое-то время поднялся Путята, прошёл на корму, к князю. Отроки, как и велено, за спасённым приглядывают. Человек как человек. Лишь полосы у него на щеках. Непонятные. Словно бы в узоры складываются. Треугольники. Спирали. Квадраты. Чужак глянул на славян острым на удивление взглядом, но слова не молвил ни единого. Просто молча лежит. Набирается сил. Отдыхает. А тем временем насады начали курс менять. Огибают Оловянные острова. Уходят южнее, вдоль белеющих меловых скал. Весь день шли под парусом. По правому борту тоже земля показалась. Чужак её как увидел, заволновался. Одно слово вымолвил, да худой, словно у скелета, рукой, из-под шкуры выпростав, на второй остров указал: «Эрин». Знамо, так та земля называется.
На ночёвку к берегу не приставали. Остановились на глубокой воде, выбросив за борт плавучие якоря – запасные мачты, связав их тросом. Да сторожевых поставили вдвое больше против обычного. А поутру, едва рассвело и через туман утренний воду рассмотреть с бортов можно стало, дальше тронулись. Роса обильно покрыла всё, но вскоре ветерок высушил влагу, хотя одежда ещё долго волглой была. И так два дня. Питались, разводя муку водой, делая болтушку. Мясо вяленое грызли. Так и перебивались, благо воды пресной вдосталь с собой ещё у франков набрали. Шли в тишине. Князья строго-настрого запретили лишние разговоры, и обычных шуток и подначек слышно не было. Словно тревожились о чём-то братья-вожди. Опасались.
На третий день Брячислав на берег взглянул, подозвал к себе Путяту. Тот тоже долго в зелёные берега всматривался, потом к чужаку пошёл. Опять о чём-то беседовали, отроки ни слова из того языка, на котором речи велись, не поняли. Но, видно, жрец наречие неведомое прекрасно знал, потому что вернулся на корму к князю, что-то тому нашептал на ухо. Брячислав кивнул и отдал команду пристать к берегу. Подходящее место нашлось не сразу. Уж больно берега обрывисты были. Но потом отыскалась бухточка. Пятерых воев отправили на утёсы, что вплотную окружили небольшой песчаный пляж, в дозор. Остальные на берег сошли. И чужак с ними. За время, что на славянской лодье был, он в себя пришёл, немного окреп.
Путята между делом поведал отрокам, что сей чужанин – брат по вере славянской. Друид. А корабль тот – каторгой римской был. А чужанина солдаты римские отловили за Стеной, и служки обрезанного иудея поначалу