Ему стало ясно, что он совершил определенные ошибки в самом начале – много хвастался, на футбольном поле слегка трусил, не стеснялся указывать одноклассникам на их ошибки, открыто демонстрировал на занятиях свою довольно приличную эрудицию. Но ведь потом он старался вести себя лучше; он не понимал, что же мешало загладить эти прегрешения в глазах окружающих. Возможно, был упущен момент. Что бы он теперь ни делал, все всегда вызывало неприязнь.
Разумеется, он стал козлом отпущения, превратился в школьного негодяя, в губку, впитывающую в себя всю окружающую злость и раздражение, подобно тому, как самый пугливый среди прочих всегда впитывает в себя страхи остальных и, кажется, даже боится вместо всех. В создавшемся положении не помогал даже очевидный для всех факт: та самоуверенность, с которой он прибыл в сентябре в школу Св. Риджиса, теперь совершенно исчезла. Его мог безнаказанно высмеять даже тот, кто несколько месяцев назад не осмелился бы с ним заговорить на повышенных тонах.
Так получилось, что эта поездка в Нью-Йорк стала означать для него все – и передышку от ежедневных страданий, и долгожданный визит в небесные чертоги романтики. Неделю за неделей она откладывалась из-за того, что он постоянно нарушал школьный распорядок – его, например, часто ловили, когда он читал под одеялом с фонариком после отбоя, побуждаемый своими несчастьями к таким вот безобидным побегам прочь от реальности, – и это лишь усиливало его ожидания, превратившиеся уже в жгучий голод. Было невыносимо думать, что поехать не удастся, и он мысленно повторил краткий список тех, кто, возможно, согласится составить ему компанию. Среди кандидатов были «Толстяк» Гаспар, Тредвей и Багс Браун. Быстро пробежавшись по их комнатам, он выяснил, что все они воспользовались своим правом провести остаток среды в Истчестере.
Бэзил ни минуты не колебался. Времени у него было ровно до пяти, и его единственный шанс заключался в том, что он сам их отыщет и с ними поговорит. Он уже не впервые нарушал запрет покидать школу, хотя последняя попытка окончилась неудачей и привела к увеличению срока его наказания. Оказавшись у себя в комнате, он надел толстый свитер – пальто выдало бы его намерения, – сверху надел пиджак и спрятал в задний карман брюк кепку. Затем спустился вниз и с наигранно-беспечным видом, насвистывая, промчался по лужайке к спортивному залу. Оказавшись у зала, он некоторое время постоял, словно бы заглядывая в окна – сначала в то, которое было ближе к дорожке, затем в то, которое было ближе к углу здания. Оттуда он быстрым – но не слишком – шагом направился к роще сирени. Затем бросился за угол, пробежал по длинному газону, который не просматривался из окон, и, раздвинув металлическую сетку забора, протиснулся на ту сторону, оказавшись на соседнем участке. Теперь он был на свободе. Он натянул кепку, защищаясь от холодного ноябрьского ветра, и направился пешком по дороге в городок,