Хлопает входная дверь, вырывая меня из запретных объятий Тоби.
Это пришел дядюшка Биг. Экспонат В: Я слышу его топот – он направляется прямо в гостиную, где пару дней назад выставил свои пирамиды. Плохой знак. Он построил их много лет назад, основываясь на какой-то тайной геометрии египетских пирамид (Ну а что? Этот парень еще и с деревьями разговаривает). Если верить дядюшке, его творения, как и их прототипы с Ближнего Востока, обладают сверхъестественной силой. Он верит, что эти сооружения смогут продлевать жизнь срезанным цветам и фруктам и даже воскрешать жуков. Время от времени он кладет мертвых букашек под свои пирамиды в целях эксперимента. Когда на него накатывало по части пирамид, мы с бабулей и Бейли часами обыскивали дом в поисках мертвых мух и пауков, а поутру бежали к пирамидам, надеясь стать свидетелями их воскрешения. Чуда мы так и не дождались. Но стоит дядюшке Бигу всерьез расстроиться, как в нем просыпается некромант и приносит с собой пирамиды. На этот раз он полон энтузиазма. У него точно все получится. В прошлый раз он просто забыл провести под каждой пирамидой провод с подключенным током.
Немного позже дядя Биг, укуренный в хлам, проплывает мимо открытой двери в мою комнату. Он в последнее время так усиленно употребляет травку, что парит над нами с бабулей, точно огромный воздушный шар. Каждый раз, когда я вижу его, меня так и тянет привязать его к стулу.
Он проходит мимо моей двери, делает пару шагов назад и на секунду задерживается у входа.
– Завтра я доложу пару дохлых мотыльков, – замечает он, словно продолжая давно начатый разговор.
– Отличная идея, – киваю я.
Он кивает в ответ и плывет в свою комнату, где, возможно, улетает в окно.
Вот так мы и живем уже два с лишним месяца. Не дом, а психиатрическая лечебница.
На следующее утро бабуля, вымытая и обернутая в полотенце, готовит нам на завтрак пыль и пепел. Дядя Биг обыскивает чердак в поисках дохлых мотыльков, которых можно было бы положить под пирамиды. Я пытаюсь не расцеловать ложку взасос. И тут внезапно раздается стук в дверь. Мы застываем на месте, в ужасе от мысли, что кто-то может стать свидетелем нашего молчаливого горя. Я на цыпочках крадусь ко входу, чтобы пришелец не догадался, что мы дома, и заглядываю в глазок. Это Джо Фонтейн. Вид у него, как обычно, до крайности заинтересованный, словно дверь рассказывает ему анекдоты. В руке он держит гитару.
– Прячьтесь! – шепчу я. Пусть все мальчишки лучше остаются в моих похотливых мечтах и не появляются перед дверью дома, где все с недавнего времени вверх тормашками. Особенно этот менестрель. Я с окончания занятий ни разу не доставала кларнет и не испытываю ни малейшего желания репетировать летом.
– Чепуха! – Бабуля уже пробирается к двери, облаченная в пурпурную размахайку и с тюрбаном из розового полотенца на голове. – Кто там? – спрашивает она шепотом на сотни децибел громче ее обычного голоса.
– Это новичок