Похитят сердца ваши скоро, поверьте!
Да, молод был я, и глуп я был,
Оставьте ж меня в одиночестве смерти!
Октябрь в председательском кресле
October in the Chair. © Перевод Н. Гордеевой, 2007.
Посвящается Рэю Брэдбери
В председательском кресле сидел Октябрь, и вечер выдался прохладным; листья, красные и оранжевые, облетали с деревьев в роще. Все двенадцать сидели у костра и жарили на огне большие сосиски, которые шипели и плевались жиром, истекая на горящие яблоневые ветви. Все пили свежий яблочный сидр, жгучий и терпкий.
Апрель деликатно куснула сосиску, та лопнула, и горячий сок полился по подбородку.
– Чтоб ему пусто и ни дна ни покрышки, – сказала она.
Коренастый Март, сидевший рядом, рассмеялся гулко и похабно, а затем вытащил из кармана огромный несвежий носовой платок.
– Держи, – сказал он.
Апрель вытерла подбородок.
– Спасибо. Этот чертов мешок из кишок меня обжег. Завтра будет волдырь.
Сентябрь зевнул.
– Ты такой ипохондрик, – сказал он через костер. – И такая вульгарная. – У него были тонкие усики и залысины, отчего лоб казался высоким и мудрым.
– Отстань от нее, – сказала Май. У нее были короткие темные волосы и удобные ботинки. Она курила маленькую сигариллу, пахнувшую гвоздикой. – Она чувствительная.
– Пр-рашу-у тебя, – протянул Сентябрь. – Давай без этого.
Октябрь, который ни на секунду не забывал, что сегодня он председательствует, отхлебнул сидра, прочистил горло и сказал:
– Ладно. Кто начинает? – Его кресло было вырезано из цельной дубовой колоды и отделано ясенем, вишней и кедром. Остальные сидели на пнях, равномерно расставленных вокруг костерка. За долгие годы эти пни стали гладкими и уютными.
– А протокол? – спросил Январь. – Когда в председательском кресле я, мы всегда ведем протокол.
– Но сейчас в кресле не ты, да, мой сладкий? – осведомился Сентябрь – элегантное воплощение иронической отзывчивости.
– Надо вести протокол, – не отступал Январь. – Без протокола нельзя.
– Пускай сам себя ведет, – сказала Апрель, запустив руку в длинные светлые волосы. – И я думаю, начать должен Сентябрь.
– С большим удовольствием, – горделиво кивнул тот.
– Эй, – вмешался Февраль. – Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй. Я не слышал, чтобы председатель это одобрил. Никто не начинает, пока Октябрь не скажет, кто начинает, а после все остальные молчат. Можем мы сохранить хотя бы чуточное подобие порядка? – Он обвел всех взглядом – маленький, бледный, одетый в голубое и серое.
– Да нормально, – сказал Октябрь. Борода у него была разноцветная, словно роща по осени – бурая, оранжевая и винно-красная, давно не стриженная путаница на подбородке. Щеки – красные, точно яблоки. Он походил на доброго друга, которого знаешь всю жизнь. – Пусть начинает Сентябрь. Лишь бы уже кто-то начал.
Сентябрь положил в рот сосиску, изящно прожевал, проглотил и осушил кружку с сидром. Потом встал, поклонился слушателям и начал:
– Лорен Делиль был лучшим поваром в Сиэтле – по крайней мере, он сам так считал, а звезды Мишлен на двери его ресторана это подтверждали.