Ягнатьев.
С тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды, погружаясь в ванну, Алеша старался думать о ленивцах…
Я же не думал о ленивцах. Я не думал о ленивцах в тот момент просто потому, что не вспомнил о них. А подумать о них как раз следовало бы. Это очень и очень отвлекает в минуту испытания.
Как изменился мир! Как изменился мир! То, что однажды подсмотрел я в передаче Национального географического общества, лишило меня сна на трое суток. Ягуар пожирал ленивца. Но это – не самое страшное. Потрясением для меня явилось то, что ленивец при этом улыбался. Какое счастье, что в моем детстве, в томике Брема, ленивец был на одной странице, а ягуар – на другой!
Милые создания. Мне хотелось бы дружить и с одним и с другим.
Теперь не остается сомнений в том, что программы Национального географического общества не образовывают, а изощренно убивают. Сегодня ленивец, а завтра, быть может, и ягуар?!
Сегодня – ты, а завтра – я?!.
Во время просмотра передачи Национального географического общества, а также последующие трое суток Ягнатьев ощущал себя тем самым ленивцем.
Он и теперь представляет себя ленивцем. Вот только улыбаться так лучезарно, безмятежно не умеет. Не умеет и не хочет.
Поэзия
Изменившемуся миру не нужна поэзия. Хотя поэты не умолкали ни на секунду. Бесконечный треп. То, что поэты, дескать, молчат, когда говорят пушки – чушь. Бесконечно болтливы и те и другие. Силятся перекричать друг друга и гремят страшно.
Это спасение, что я теперь в ванне, и музыка воды перебивает всю эту вакханалию.
Хорошо и покойно думать о ленивцах. Хорошо и покойно.
Боков
Если бы окна Ягнатьева выходили не во двор, а на улицу, он мог бы намного лучше узнать обитателей своего города. За какой-нибудь час он мог бы увидеть как две студентки-хохотушки, в розовом свечении утра, то и дело озираясь, задирают друг дружке юбки; как вареный взъерошенный пьяница, чувствуя скорую свою погибель, робко переходит дорогу; как нищенка с аккуратностью реставратора раскладывает на полотенце свои записки и иконки; как согбенный под жениными ударами в спину, с вывернутым наизнанку лицом супруг возвращается в лоно милой семьи; как батюшка, обращая суетное в пыль, низко склонив голову, семенит на службу; как тучная масляная мать, спотыкаясь и причитая, силится догнать светящуюся от истошного детского крика коляску; как, разбивая рот медной ладонью, борется со сном римлянин в тоге и сандалиях; как кот, совершив стремительную пробежку за невидимой мышью, внезапно задумывается и ложится прямо на тротуар; как, после длительной паузы, точно из-под земли вдруг вырастает палевая громада плененного слона, не желающего видеть ни замершего в скрежете мотоциклиста, ни подружек в хрустящих обновках, ни вертлявого милиционера с лицом удода, и уж, конечно, не желающего видеть летящую за собственным лаем