Английские юмористы XVIII в.. Уильям Теккерей

эту же тему пишет третий наш юморист. Вы, конечно, обратили внимание в предыдущих цитатах на своеобразие юмора каждого писателя – как раскрывается тема и используется контраст, как рисуется факт смерти и на какие размышления этот факт наводит, – а теперь послушайте третьего, его тема здесь – тоже смерть, скорбь и могила. «Впервые я испытал чувство горя, – пишет Стиль в «Болтуне», – после смерти моего отца, когда мне еще не было пяти лет; однако я был скорее удивлен тем, что происходит со всеми в доме, и едва ли действительно понимал, почему никто не хочет с нами играть. Помню, я пошел в комнату, где он лежал в гробу, – рядом в одиночестве сидела моя мать и плакала. В руке у меня была теннисная ракетка, и я начал колотить ею по гробу и звать папу; не знаю, каким образом, но я сознавал, что он заперт там. Мама подхватила меня на руки и, не в силах более безмолвно сносить горе, ее обуревавшее, чуть не задушила меня в объятиях и сказала, захлебываясь слезами, что «папа не слышит меня и больше не будет со мной играть: его закопают в землю, и оттуда он уже к нам не выйдет». Она была красивая женщина, с благородной душой, и в ее горе было достоинство, при всем неистовстве этого порыва, который, как мне кажется, поразил меня неосознанным ощущением скорби, проникшим, прежде чем я понял, что значит скорбеть, в глубину моей души, и с тех пор сострадание стало самой слабой моей струной».

      Можно ли найти три более характерных склада человеческого ума? «Болваны, что знаете вы об этой тайне? – говорит Свифт, попирая могилу и пронося свое презрение к человечеству буквально за порог смерти. – Жалкие слепые ничтожества, как смеете вы пытаться постичь непостижимое и как могут ваши тусклые глаза проникнуть в бездну бесконечных небес?» Аддисон, в гораздо более мягких выражениях и снисходительном тоне, высказывает почти те же чувства; он говорит о соперничестве талантов, о борьбе между святыми с тем же скептическим спокойствием. «Смотрите, сколь ничтожный и суетный прах являем мы собой», – говорит он, улыбаясь над могильными плитами, и глядит в небо, усматривая там, как всегда, божественное сияние, и говорит почти вдохновенно о «Великом Дне, когда все мы станем современниками и вместе приблизимся к престолу вечного судии».

      Третий тоже говорит о смерти и, по-своему выражая мораль, которой учит небо, ведет вас к гробу отца, показывает свою красавицу мать в слезах и себя, несмышленого малыша, в удивлении стоящего рядом с нею. Он сам проливает искренние слезы, когда берет вас за руку и ищет сочувствия. «Смотрите, как добры, непорочны и прекрасны женщины, – говорит он, – как отзывчивы маленькие дети! Будем же любить их и друг друга, брат мой, – видит бог, как нужны нам любовь и прощение». Итак, каждый смотрит на это по-своему, говорит на свой лад и молится тоже по-своему.

      Когда Стиль взывает о сочувствии к действующим лицам в этой очаровательной сцене Любви, Скорби и Смерти, кто может ему отказать? Ему уступаешь, как наивной просьбе ребенка или мольбе женщины. Мужчина чаще всего тогда и бывает по-настоящему мужчиной, когда он, так сказать, утрачивает свой мужской характер, и чувствами его движет преданность, сострадание и самопожертвование, безотчетная потребность