Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом. Софи Ханна

чем не будем, о дохлятине, в которую превратился Николас? А мне показалось, что ты каждый слог в этих словах вытягивала как два, до того они тебе нравились. И вот что мне интересно: если б ты сказала, к примеру, не «дохлятина», а просто – «труп», Эти тоже убежала бы? Вряд ли. По-моему, именно «дохлятина» ее и доконала.

      – Ты злой человек, Рэндл Кимптон, – всхлипывая, отозвалась Дорро.

      Тут наконец даже Гарри Плейфорд заметил, что происходит.

      – Слушай, Рэндл, тебе действительно так уж необходимо цепляться к моей жене?

      Кимптон улыбнулся:

      – Если б я считал, что тебя действительно интересует мой ответ, Гарри, я бы с радостью снабдил тебя им.

      – Да?.. Ну, тогда ладно, – отозвался Гарри с сомнением.

      – Ладно, вот и ладненько, – передразнил его Кимптон, и Клаудия снова залилась своим серебристым смехом.

      Сказать по правде, ни одно семейное сборище из всех, на которых мне доводилось присутствовать в жизни, включая встречи с моими собственными родственниками, не проходило в атмосфере столь тягостной и гнетущей, какая в тот вечер царила в Лиллиоуке. Я так и не сел с тех пор, как мы вошли в гостиную. Пуаро, который при всяком удобном случае предпочитал давать ногам отдых, стоял со мной рядом.

      – Почему мы позволяем словам забирать такую власть над нами? – сказал вдруг Кимптон, ни к кому не обращаясь, и медленно заходил по комнате. – Слова растворяются в воздухе и перестают существовать, едва слетев с наших уст, и в то же время они остаются с нами навечно, стоит только выстроить их в надлежащем порядке. Почему одно простое слово – «дохлятина» – может причинить больше боли, чем воспоминание об умершем ребенке?

      Дорро поднялась со своего стула.

      – А разве с двумя своими живыми детьми Эти хорошо обошлась сегодня вечером? Почему никто об этом не говорит? Да как вы вообще смеете выставлять меня агрессором, а ее – жертвой, словно немощную старушонку какую-то? Она еще всех нас переживет!

      Кимптон остановился у французского окна и заговорил:

      Да, место сына скорбь взяла:

      Дитятею лежит в его постели,

      Со мною ходит, говорит, как он,

      В лицо глядит мне светлым детским взглядом

      На мысль приводит милые движенья,

      И крадется в его пустое платье,