«Стопкой» леди Плейфорд неизменно называла любую рукопись, над которой работала в настоящее время. Вот и теперь она послала обиженный взгляд своему новейшему изделию, нахохлившемуся на уголке ее письменного стола. На взгляд Гатеркола, оно походило не столько на роман в процессе написания, сколько на застывший ураган из бумаги: страницы с оборванными краями измяты, со всех сторон торчат «собачьи уши» загнутых углов… В общем, в «стопке», несмотря на ее название, не было даже намека на упорядоченность.
Леди Плейфорд встала из своего кресла у окна. Она никогда не бросала в него ни взгляда, Гатеркол заметил. Если рядом было человеческое существо, леди Плейфорд предпочитала изучать его, а не тратить время на созерцание природы. Хотя вид из ее окна открывался превосходный: розарий, а за ним большой, совершенно квадратный газон со статуей ангела точно в центре – подарок покойного виконта Гая Плейфорда жене на тридцатую годовщину свадьбы.
Сам Гатеркол неизменно смотрел и на статую на квадратном газоне, и на розовый сад, и на дедовские часы в холле, и на бронзовую настольную лампу в библиотеке, с хрустальным абажуром в виде раковины; он сознательно обращал внимание на вещи. Ему нравилось то чувство стабильности, которое в них как будто заключалось. В Лиллиоуке редко что-нибудь менялось – под «чем-нибудь» Гатеркол понимал прежде всего вещи, неодушевленные предметы, а не общее состояние дел. Зато леди Плейфорд, которая едва ли не в микроскоп разглядывала любое человеческое существо, волею случая оказавшееся с нею рядом, совершенно не интересовалась объектами, не умеющими говорить.
В ее кабинете – той самой комнате, где они теперь сидели с Гатерколом, – две книги в большом шкафу у дальней стены стояли вверх ногами: «Шримп Седдон и Жемчужное ожерелье» и «Шримп Седдон и Рождественский чулок». Так было, когда Гатеркол пришел сюда впервые. И теперь, шесть лет спустя, ему даже не хотелось их поправить: наоборот, он очень расстроился бы, если б кто-нибудь это сделал. Ни одной книге, кроме тех, что принадлежали перу самой Этелинды Плейфорд, не дозволялось осквернять гармонию этих полок. Нарядные цветные корешки – красные, синие, зеленые, оранжевые, фиолетовые – вносили светлую ноту в убранство комнаты, мрачноватой от деревянных панелей; книги специально делали такими, ведь дети падки на все яркое; однако ярче всего в кабинете сияла серебряная копна волос самой хозяйки.
Она села как раз напротив Гатеркола.
– Я хочу поговорить с тобой о моем завещании, Майкл, и попросить тебя об одолжении. Но сначала скажи мне вот что: как, по-твоему, может ребенок – обычный ребенок – знать что-нибудь о хирургической операции по изменению формы носа?
– Но… носа? – Гатеркол пожалел, что они не начали с завещания. Однако похоже