В этот момент мой отец, Николай Акимов, познакомился с моей мамой – Вильвовской Лидией Романовной, известным театральным критиком. Благодаря этому знакомству на свет появилась я. На дворе стоял 1945 год. Вскоре на киностудии «Ленфильм» началась подготовка к съемкам «Золушки». Основную работу как режиссер и великолепный художник выполнял мой отец. Но так как именно в эти годы на него начались гонения со стороны власти − в чем только его не обвиняли: в формализме, преклонении перед Западом и черт знает в чем еще, – официальным режиссером фильма стала Надежда Кошеверова, его первая жена. На роль мачехи в этот фильм была приглашена Фаина Георгиевна Раневская. А роль одной из ее дочерей играла Елена Юнгер, только что приехавшая из Америки и… вернувшаяся к Акимову. Эта встреча Раневской и Юнгер положила начало их очень долгому (они дружили всю оставшуюся жизнь) и довольно близкому общению. Раневская обожала Елену. И, будучи довольно резкой в оценке способностей других актеров, всегда с восхищением говорила о работах Юнгер, особенно о ее исполнении роли Анны в «Золушке».
Спустя много лет мы встретились с Раневской в Театре Моссовета,[2] куда меня приняли в качестве актрисы по просьбе отца. Несмотря на прошедшие годы, Раневская очень ревностно ко мне относилась, будучи близкой подругой Юнгер. Мы часто встречались за кулисами театра. И каждый раз она мне говорила одну и ту же фразу:
– Фу, как ты похожа на своего отца!
Мой отец умер 6 сентября 1968 года в гостинице «Пекин» в Москве, во время гастролей Театра комедии. Его последний звонок был мне. Он сказал: «Прости меня, дорогая» − и умер, не успев положить трубку.
Панихида состоялась несколько дней спустя в Театре сатиры. Собралось очень много народу, была и Фаина Георгиевна, которая по этому поводу написала письмо своей подруге Надежде Кошеверовой:
«Милая Надюша, знаю, как вам сейчас тяжело, я была на гражданской панихиде. Все это “мероприятие”, не нужное ушедшему, было очень торжественно и пристойно. Москва вела себя достойно. Было много людей, искренне горюющих. Было много венков, цветов, речей, но в этой официальщине даже у чиновников от искусства появилось человечное. Леночка убивалась у меня на плече. Мне ее бесконечно жаль, потому что сейчас ее будет мучить дикая жалость к Николаю Павловичу (совесть), и сейчас она узнает чувство одиночества. Все это я знаю по себе. Бедная Леночка, ей предстоит на днях играть. Все мы очень горюем.
Ольга Аросева
Ордер на галоши
Лена: Сталин с нами все время шутил. Нас еще не называют на «вы», особенно Олю, потому что она совсем маленькая. А Сталин называл. Он всегда так говорил вежливо, как будто мы взрослые: «Как ваше мнение», «позвольте», «будьте здоровы».
Оля: Сталин вдруг наклоняется ко мне и говорит: «Разрешите мне, Оля, закурить?» Я смутилась и молчу, ничего