Помещик Шепчерыгин, 60 лет. Взгляды отсталые, лицо значительное.
Его сестра – Конкордия Ивановна, 65 лет. Со следами былой красоты, манеры аристократические, пьет водку.
Его дочь – Анна Сергеевна, 35 лет. Чистая девушка, и это заставляет ее глубоко страдать.
Валентин, студент, 40 лет. Благороден, безвозмездно помогает своему больному отцу.
Зигзаговский, помещик. Богат, развратен (Мурашкина произносила это слово грозно, как обвинение, и испытующе смотрела на Павла Васильевича – то ли пытаясь найти сочувствие своим взглядам на разврат, то ли демонстрируя непримиримость к порокам), продукт своего времени.
Пертукарский, телеграфист, 65 лет. Незаконнорожденный.
Судья Кучкин. Мошенник, но в общем человек порядочный.
Купец Водянкин. Хромает на левую ногу. На сцене не появляется.
Княгиня Пронская-Запятая, 75 лет (горестный взгляд на Павла Васильевича), нечиста на руку!
Лакей Сильвестр, горничная Феклуша – старые слуги, состоят в интимных отношениях…
Следующим этапом была работа над реквизитом. Фаина Георгиевна для этого концертного номера сшила такую толстую тетрадищу, которая и представляла собой эту пятиактную пьесу. Была шляпа – совершенно роскошная находка. У Раневской, а может, у одной из ее приятельниц, сохранилась такая черная старая гарусная плетеночка. И к этой шляпе Фаина Георгиевна подобрала два или три огромных пера, которые, как козьи рога, торчали сзади. Когда она приходила к Павлу Васильевичу, литератору, которого просила послушать свою пьесу, то это был такой диссонанс, сознательно сделанный, вызывающий у зрителя дополнительный восторг.
Смешно было наблюдать за несоответствием гигантской фигуры Фаины Георгиевны и того субтильного текста, который выдавала Мурашкина, совершенно уверенная в успехе и гениальности своего творения.
Работа шла так: пока было все хорошо, пока все было спокойно и Фаина Георгиевна была в состоянии поиска, ничего у нее никогда (по ее ощущениям) не получалось. Ей надо было дойти до состояния отрицания, недовольства, катастрофы, презрения ко всему, что ее окружает, – лишь тогда начиналась настоящая передача ее образной характеристики и начинались ее удачи, которых она достигала, только будучи недовольна собой.
Фаина Георгиевна говорила:
– Я следую заветам Павлы Леонтьевны, которая никогда меня не хвалила, а всегда говорила: «Ты можешь лучше! А вот когда ты будешь собою довольна и придешь от себя в экстаз, от своего дарования − значит, тебе уже конец, ты уже не актриса, а каботин[11]…»
Каботин – это у нее было как бы ругательство. Это термин, обозначающий вполне довольную собой фигуру, ничего общего с творчеством не имеющую.
За стеной в соседней комнате они часами работали, они искали. Довольно часто Раневская оставалась ночевать у нас, потому что эти поиски,