Занавес опустился, и Шелтон взглянул на сидевшую рядом даму. Она пожала плечами в ответ на замечание мужа, чье лицо, отмеченное печатью высокой нравственности, выражало возмущение.
– Терпеть не могу безнравственных женщин, – говорил он, но, заметив взгляд Шелтона, вдруг резко повернулся в кресле и насмешливо фыркнул.
Лицо однокурсника Шелтона по-прежнему выражало спокойную иронию; на нем была маска легкого любопытства, смешанного с презрением, словно он присутствовал при чем-то крайне неприятном. Его сосед с рачьими глазами зевал.
– Неужели тебе нравится эта пьеса? – спросил Шелтон Хэлидома.
– Не нравится; в последней сцене, по-моему, уж слишком разгорелись страсти.
Шелтон так и подскочил: он хотел сказать, что в последней сцене не чувствовалось никаких страстей.
– Держу пари, что я правильно отгадаю, как все пойдет дальше, – сказал он. – Этот старый осел – как его там зовут? – подкрепится котлетами и шампанским, перед тем как прочесть лекцию заблудшей жене. Вот увидишь, он докажет ей, как безнравственны ее чувства, затем возьмет ее за руку и изречет: «Скажите, дорогая, что в этом несчастном мире важнее доброго мнения общества?» При этом он сделает вид, будто смеется над собственными словами, но совершенно ясно, что этот ханжа именно так и думает. Потом он обрисует положение, в которое она попала, – причем будет изображать все совсем не так, как это было в действительности, а как, по его мнению, должно было бы быть, – и докажет, что для нее единственный путь к спасению – поцеловать своего мужа. – И Шелтон усмехнулся. – Во всяком случае, держу пари, что он возьмет ее за руку и изречет: «Скажите, дорогая!..»
Хэлидом неодобрительно посмотрел на него и повторил:
– По-моему, Пэрбрайт великолепен!
А дальше под громкие аплодисменты публики все произошло именно так, как предсказал Шелтон.
Глава V
Примерный гражданин
Прежде чем покинуть театр, приятели постояли немного в вестибюле, надевая пальто; поток белоснежных манишек несколько задерживался у дверей, образуя водовороты, словно каждому на мгновение становилось страшно выйти из этого рассадника фальшивых чувств и морали на мокрые, пронизанные ветром улицы, где под суровым, бесстрастным небом расцветают и чахнут человеческие цветы, прорастают и гибнут человеческие сорняки. Свет фонарей падал на множество спесивых лиц, сверкал на бесчисленных драгоценностях и шелке цилиндров, струился по мокрым от дождя плитам тротуара, озаряя неровными бликами лошадей, физиономии кучеров и фигуры случайно здесь оказавшихся жалких созданий – тех,