в качество. В 83-м вышла наша первая американская книга «Yuri Andropov. A Secret Passage Into the Kremlin», тут же переведенная на другие языки. Мы получили за нее сказочный шестизначный аванс. «Это навсегда», – сказал наивный Фазиль Искандер, который, как и Сережа Довлатов, допытывался, сколько именно означает этот шестизначный аванс. «Известия» писали, что за каждую кремлевскую книгу – а они следовали одна за другой (о борьбе в Кремле, о Горбачеве, о Ельцине, о русском фашизме) – мы получаем по миллиону: если бы! В чужих руках и т. д. Однако по нашим совковым понятиям, денег было немерено, но – опять-таки забегая вперед – мы поступили с ними в высшей степени неразумно: жили на широкую ногу, а деньги держали в банках под высокие, правда, проценты, вместо того чтобы купить, скажем, дом. Или даже два. Мы жили в Америке разно: бедно, средне, даже богато, теперь – более-менее сносно, потому как до сих пор не проели и не пропутешествовали те сказочные гонорары. Самое печальное – на этом американском пути мы потеряли связь с русской литературой. Исключение – публикации наших литературных и политических эссе и моего романа-эпизода «Не плачь обо мне…» в более толерантных, чем европейские, израильских журналах «Время и мы» и «22» и в «Новом американце», который редактировал наш друг Сережа Довлатов. Чего мы добились – финансовой независимости и всеамериканской, а потом и мировой известности. Была и обратная связь: большинство наших американских статей – как когда-то выпуски нашего информационного агентства «Соловьев – Клепикова-пресс» – передавались в обратном переводе на русский «Голосом Америки» и другими вражескими голосами: absentes absunt – отсутствующие присутствуют.
Мы вышли победителями, но наша профессиональная победа стала нашим жизненным поражением. За эти годы мы если не разучились, то отвыкли писать русскую прозу и русской прозой, все приходилось начинать сначала, когда Советский Союз распался, а интерес к России в Америке упал до нуля. Взамен «империи зла» другой герой вышел на мировую арену: будущая империя ислама.
Вхождение в мир американской политической журналистики обошлось нам дорого – за счет потери связей с русскоязычным миром, в котором мы держались особняком: вынужденно. Выпали, как птенец из гнезда. Писательская и диссидентская иммиграция была политизированной, тенденциозной, антисоветской, а нам казалось бессмысленным кидать камни в нашу географическую родину, оказавшись в безопасном от нее далеке. Обывательские же эмигре компрометировали нас, как йеху Гулливера: признаю теперь свою неправоту. Мещанское болото предпочтительнее литературных паханов, от которых зависеть было стыдно.
Если мне не изменяет память (а она пока мне верна, старушка!), это именно Тынянов в «Архаистах-новаторах» сказал, что можно написать две истории литературы – одна об открытиях, другая о потерях – и это будет одна и та же книга, об одном и том же. Гениальная формула, применимая к любому роду деятельности: наше с Леной политоложество, которое продлилось пятнадцать лет, не только удерживало нас на
