– Господи, бегу! Оглядываясь, вижу, как умножаются мои враги – или во мне горят их рожи? Мания – беги, беги. Испания, Германия, Польша, Россия. Что так жжёт босые пятки? Этот пепел ещё тёпел. Господи, освободи! – Нет ему спасенья в Боге! – Нет ему спасенья в Боге! – Нет ему спасенья в Боге! – А вот вам – фигу, фигу, фигу, бегу. И плачу, и смеюсь, и не боюсь. Здесь лёг и спал, а Бог мой сон оберегал. Не убоюсь, пусть будет вас больше в десять тысяч раз, потому что Он – мой щит – даст в зубы – челюсть затрещит. Господи, уповаю, но бегу, ибо не бежать я не могу, бегу, как заяц, полы подобрав, бегу из собственного дома, от сына (мерзавец) Авессалома, от братьев и жены бегу. Бегу и мыслю на бегу.
– Из псалмов Давида, – сказал, обращаясь ко всем, Сапгир. – Моё личное переложение. Прочитал я псалом третий. А теперь будет – сто сорок третий.
И Сапгир ещё прочитал:
– Господи, что есть человек и что Ты знаешь о нём! Ночью – один, днём – другой, и совершенно нагой, то есть абсолютно голый. Господи, у Тебя характер тяжёлый, как трактор. Господи, Ты – постоянный вектор. А человек – дуновение – фу! Тень эта белая, что она делает – просто тьфу! Господи, наклони свои небеса и сойди хоть на полчаса. Пусть вопят: мол, не я, не я! Но Господь как молния – в пламени от головы до пят! Неистов! – (по утверждению специалистов). Боже, новую песнь воспою Тебе на псалтыри, на гитаре, на пустыре и на базаре – воспою Тебе! Господи, зачем Ты нас оставил? Господин, это против правил. Мы достойны Хиросимы. Всё же, Господи, спаси! мы так хотим, чтобы нас хоть кто-нибудь спас.
– Послушать бы музыку, что ли! – сказал ни с того ни с сего, вроде бы обращаясь ко всем, но прежде всего к себе самому, Ерофеев.
Я встал. Отыскал пластинку. Включил свой старый проигрыватель. И поставил музыку. Баха.
Ерофеев, откинув чуб, как растрёпанное крыло, впился в звук. Буквально. Мгновенно. И, заметил я, не дилетантски, но привычно, профессионально. Слился с музыкой. Растворился в ней. Ушёл в неё безоглядно. Врос в неё. Стал почти что ею. Ну и Веничка! Молодец! Полагаю, таким вот слушателем был доволен бы рассудительный и придирчивый Себастьян.
Остальные – слушали тоже. Как умели. Уж как получалось.
И пластинка остановилась. И закончилась музыка вдруг.
Ерофеев сидел, задумавшись. Отрешённость в нём замечалась.
Остальные – были взволнованы. Стал теснее дружеский круг.
И сказал я тогда Холину:
– Игорь Сергеевич! Вы почитайте нам тоже стихи. Не часто вы этим балуете нашу богемную публику. В кои-то веки ещё доведётся чтение ваше услышать!..
И Холин тогда прочитал:
– Вот сосед мой, как собака: слово скажешь – лезет в драку. Проживаю я в бараке. Он – в сарае у барака.
И Холин всем пояснил:
– Написано это, братцы, ещё в пятьдесят втором году. Моё давнее, первое удачное стихотворение. С него-то всё и началось.
И ещё прочитал нам Холин:
– Познакомились у Таганского метро. Ночевал у неё дома. Он – санитар похоронного бюро. Она – медсестра родильного дома.
Довлатов спросил меня, потихоньку, чтобы не слышали остальные:
– Это стихи?
И