– Вас поражает, Унанди, мать моя, Балека, моя жена, почему я пришел сюда в шалаш Мопо, сына Македамы? Хотите, скажу вам: его я отослал по делу, а мне сказали, что его жена Анади занемогла. Не она ли там лежит? Как первый врач в стране, я пришел излечить ее, знайте это, Унанди, мать моя, Балека, жена моя!
Так говорил он, оглядывая их и понюхивая табак с лезвия своего маленького ассегая, но они дрожали от страха, так как знали, что, когда Чака говорит кротко, замышляет смерть. Унанди, Мать Небес, ответила ему, что они рады его приходу, ибо его лекарство, наверное, успокоит больную.
– Конечно, – сказал он, – меня забавляет, мать моя и сестра, видеть, как вы ласкаете вот этого ребенка. Будь он вашей крови, вы не могли бы его любить больше!
Опять они задрожали и молились в душе, чтобы только что заснувшая Анади не проснулась и не стала бормотать в бреду безумные слова. Молитва их была услышана не небом, а землей, так как Анади проснулась, услыхала голос короля, и ее больное воображение остановилось на том, кого она принимала за королевского сына.
– Ага, вот он! – сказала она, приподнимаясь и указывая на собственного сына Мусу, испуганно прижавшегося в углу шалаша. – Поцелуй его, Мать Небес, приласкай. Как звать его, щенка, накликавшего беду на наш дом? Он сын Мопо от Макрофы!
Она дико захохотала и опрокинулась на свою постель из звериных шкур.
– Сын Мопо от Макрофы? – проговорил король. – Женщина, чей это сын?
– Не спрашивай ее, король! – закричали обезумевшие от страха мать и жена Чаки, бросаясь ему в ноги. – Не слушай ее, король! Больную преследуют дикие мысли, не годится тебе слушать ее безумные речи. Должно быть, околдовали ее, ей снятся сны!
– Молчать! – крикнул король. – Я хочу слушать ее бред. Авось луч правды осветит мрак, я хочу знать правду. Женщина, кто отрок сей?
– Кто он? Безумный, ты еще опрашиваешь? Тише, наклони ухо ко мне, шепотом говори, не подслушал бы тростник этих стен, не донес бы королю. Так слушай же: этот отрок – сын Чаки и Балеки, сестры Мопо, ребенок, подмененный Матерью Небес, Унанди, подкинутый нашему дому на проклятие, тот будущий правитель, которого Унанди представит народу вместо короля, ее сына, когда народ наконец возмутится его жестокостью!
– Она лжет, король, – закричали обе женщины. – Не слушай ее. Мальчик – ее собственный сын, она в беспамятстве не узнает его!
Но Чака, стоя среди шалаша, зловеще засмеялся.
– Нобела верно предрекла, я напрасно убил ее. Так вот как ты провела меня, мать! Ты приготовила мне в сыне убийцу. Славно, Мать Небес, покорись теперь небесному суду. Ты надеялась, что мой сын меня убьет, но пусть будет иначе. Пусть твой сын лишит меня матери. Умри же, Унанди, умри от руки рожденного тобой! – И, подняв ассегай, он заколол ее.
С минуту Унанди, Мать Небес, жена Сензангаконы, стояла неподвижно, не проронив ни звука, потом, выхватив из проколотого бока ассегай, закричала:
– Злодей,