– И ссать на всех! – сообщает он, вызывающе сплевывая вниз.
Он покачивается на нетвердых ногах, приходится подхватить его под мышки и оттащить назад, чтоб не свалился с крыши. Сандро брыкается, пытаясь освободиться, и я вынужден его как-то отвлечь, чтобы мы оба не скатились вниз. Я трясу его за плечи, уговариваю утихнуть.
– Убери, а то еще потеряешь, – когда мне наконец удается утихомирить воодушевленного друга, я показываю на все еще свисающее из штанов мужское достоинство.
– Да, – Сандро заправляет член в штаны и приводит в порядок одежду. – Хорошая штука, было бы жаль расстаться.
Как и следовало ожидать, когда мы спускаемся вниз, его опустошительно тошнит в сточную канаву. Тем не менее, выплеск эмоций и телесных жидкостей приводит моего друга в чувство, и мы, возвернувшись в таверну, добавляем еще по бутылке за счет маэстро Донни. Назад, в дом Бенвенуто на пьяцца Флора мы возвращаемся на полусогнутых, в обнимку, нескладно горланя:
– Помни, кто во цвете лет, —
Юн не будешь бесконечно.
Нравится – живи беспечно:
В день грядущий веры нет!
(Перевод Е. Солоновича)
Дубовые ворота внутреннего дворика, в которые мы колотим руками и ногами, нам открывает Веккьо. Это родовое имя, у домовиков, насколько мне известно, либо нет личных имен, либо они их нам просто не сообщают. Но имя ему очень подходит, ибо молодым я его никогда и не видал.
Эконом, мажордом, казначей – он единственный в окружении маэстро Донни, у кого мозги привешены не набекрень. Сапоги, обеденная вилка, пузырек с льняным маслом, холсты и кисти, связка ключей от кладовой, счет от ненавистного кредитора, расписка от нерадивого должника – если вы потеряли что-то в нашем сумасшедшем доме, спросите Веккьо, он знает, где искать.
Малорослый, сухой как щепка, одетый в темно-коричневое застегнутое на все крючки и пуговицы платье, старик со спадающими на плечи седыми патлами, выросшими вокруг лысины, одаривает нас, молодых, веселых и пьяных, ледяным взглядом.
– Маэстро спит! – сообщает он разгневанным шипящим шепотом.
Поверх его лысой макушки я подмигиваю тем, кто наблюдает наше шумное возвращение с верхней площадки лестницы, ведущей в покои дома. Две юные синеглазые девы-сестрицы, наполовину феи, Симонетта и Фьоретта, наши подруги в странствиях по городам и весям Латии, первые зрительницы, вдохновительницы, утешительницы и натурщицы. Бенвенуто выкупил их у жонглеров в бродячем цирке, где девочек били и едва кормили. Злые языки поговаривают, что он не только дал им кров и занятие, но заодно и растлил их, но, я свидетель, это не так.
Пока домовик Веккьо хмурится, две милые мордашки в ореоле золотисто-рыжих кудрей весело улыбаются мне. Вздернутые носики феечек, их щеки, шеи, полукружья свежих грудей,