Увы, оказавшись лицом друг к другу, учения чаще всего хватаются за оружие. И не всегда за оружие полемическое. Распри учений перерастают в политические распри партий, идеологий, государств. А сколько окровавленных страниц истории повествует о военных распрях, вызванных или благословлённых соперничающими учениями!..
Учение может биться ЗА человека: за то, чтобы человек стал или оставался его сторонником. Но на что оно способно РАДИ человека? Способно ли оно сказать ему: «Друг! Тебе нужно другое учение»?
Ещё удивительнее, чем схватки учений-антиподов, отношения между учениями, близкими друг к другу. Самое меньшее, что мы можем наблюдать тут, – это страшноватое искрение, подобное тому, которое возникает между электрическими контактами, недостаточно отдалёнными, но и недостаточно плотно примыкающими один к другому. А если говорить о крайних формах соперничества близких учений, то вряд ли они особенно отличаются от крайних форм противоборства далёких.
Неутолённая тоска по единству
Не будем забывать, что у того явления, которое мы называем здесь учением, двойственная природа. Носителями его являются живые люди с естественным ощущением единой человеческой природы. Поэтому любое учение таит тоску по единству, по тому, чтобы пробиться к общей для всех истине, которая соединяла бы нас, а не разъединяла.
Каждому учению внутренне свойственна тяга к единству в истине, к тому, что в христианстве принято называть экуменизмом. Можно расширить это понятие и говорить более широко о философском экуменизме, о вере в то, что мы должны научиться говорить на одном языке, на языке истины. Такой философский экуменизм мог бы стать естественным настроем для всякого учения или, по крайней мере, для людей, которые являются его носителями.
Но, к сожалению, каждое учение испытывает неумолимую тягу к самоутверждению.
Чтобы стать мастерской ориентирования, учение должно обрести определённую форму и стремиться её сохранить (при всех возможных изменениях), – иначе оно просто распадётся на произвольные разновидности или даже на отдельные личные взгляды и перестанет существовать как учение.
Эта закономерность побуждает учение отсчитывать любые шаги к философской общности от себя самого.
То есть: давайте объединяться вокруг той истины, которую мы понимаем лучше всех.
И снова всплывает проблема языка, на котором говорит данное учение. Даже если учение будет посвящено исключительно экуменизму, оно всё-таки будет говорить о нём на своём языке. И язык его будет преисполнен сознанием своей экуменической правоты. Самоцентричность языка приведёт его в лучшем случае к самоцентрическому экуменизму.
Так возникает этот печальный для человека парадокс.