– Учишь вас, учишь, – ворчал Гош. – Нет чтобы сперва подумать, потом ляпнуть. Э-эх. Как об стенку горох.
– Много учен, да недосечен, – хихикнул Лэн.
– Но-но, – огрызнулся Сав, – на себя посмотри.
В кабинет прокралась пауза. Разговор затих, и в тишину эту откуда-то издалека осторожненько заплыл песенный разлив:
Не летай-ко ты, соколик, высоко
Не маши-ко ты крылом широко,
Не примахивай кручину к молодцу,
Ко Василию Ляксеевичу.
Да и чей это добрый молодец?
Да и чей это мил – удалец?
Воспоила его родна матушка,
Воскормил же его родный батюшка,
Возлеяла его родна бабушка,
А и силой и умом
Наделила Мать-Земля,
Мать-Землица наша русская…
От строфы к строфе песня набирала силы, приближалась – и вот знакомое ощущение – охватывает она меня со всех сторон, приподнимает и раскачивает напевной мелодией. И даже слишком высокий голос, уводя мелодию в сторону, не портил чуткой глубины русской песни.
– Ты, Лэн, опять впереди всех быть норовишь, – упрекнул Гош. – Зачем кричишь?
– Я не кричу, я так пою, – оправдывался Лэн.
– Лучше бы ты молчал, – буркнул вечно недовольный Сав.
– Как можно молчать, когда душа поет? Сколько лет мы только в подполье пели, а тут счастье подвалило – на бел свет выбраться довелось!
– Зря мы выбрались, – опять незнакомый мне голос. Кат, наверное.
– А чего зря-то? – спросил суетной Сав.
– Дак мешаем человеку.
– Кому? Писателю? – переспросил Гош.
– Ну да, писателю.
– Не мы ему, а он нам мешает, – по-хозяйски уверенно сказал Гош.
«Ничего себе, – думаю. – В мой кабинет ворвались, и я же им мешаю? Ну-ка, мил-удалец, чего ты еще мне про меня насочиняешь?»
– Ты, Гош, того, не наглей особо, – сглаживал резкость Лэн.
– Где ты наглость видишь? – огрызнулся Гош. – Это забота!
– Ха! – не поверил Лэн. – Сказывай тому, кто не знает Фому, а я родной брат ему!
– Время сколько?
– А полстолька!
– Во-во! Тебе бы все воду мутить, да баламутить. А ему давно пора отдыхать. Что он с усталой головой насочиняет? Себя мучает, нас стесняет, завтра не выспится, а все, что напридумывает сегодня, с утра прочтет, в сердцах порвет и в корзину выбросит!
– А он правильно говорит, – признал Лэн. – Не впервой такое случается.
– Ладно оставим его в покое, – смилостивился Гош. – Он большой, не пирог с лапшой, сам знает, что и как ему делать. Давайте, мужички, к самовару подсаживайтесь поближе. Остывает, пузатенький! Быстренько разобрали чашки. Эта самая красивая тебе, Сав. Которая побольше Кату, он у нас