Был паук, что слушал музыку.
И – нет паука.
«Мы все такие пауки. Мы ползаем по земле, песку, снегу. Заползаем иногда в гитару. Там, в гитаре, тепло. И сухо. Там темно. Но сквозь дыру льется свет. И музыка льется. У нас есть дом. Он звучит и поет. Почему гитара – женщина? Потому, что отзывается на ласку?»
Да, как же ты коротаешь время на ледоколе, на твоем новом корабле, военном сторожевике СКР-19, во льдах Заполярья?
А просто: Шульберт слушал музыку, а ты рисуешь картину.
Они все прознали про твое увлечение – и боцман Василий Петрович, его же Чапаевым прозвали, и старпом, и даже кок на камбузе, и все шутил кок, Крюкову подмигивая: «А меня, меня-то нарисуй у плиты! И как я макароны по-флотски в котле мешаю!» ― и Гидулянов, конечно, – командир должен все знать про свою команду, кто чем дышит; а Крюков, выяснилось, дышит живописью, ― а где краски берет?
– Матрос Крюков, где краски берешь?
– Виноват, товарищ командир! У боцмана! Малярные!
Гидулянов склонялся над квадратным куском картона.
– Ишь ты… Ловко! Я и не знал, что ты… ― Мял губы пальцами, будто пельмень лепил. – Хм! Чуешь цвет. Да и похоже это все, похоже, да… Да, Крюков, задал ты мне задачу!
Ты будто не понимаешь, о чем речь идет.
– Виноват, товарищ командир! Исправлюсь!
– Да ну тебя, – не по уставу махал рукою Гидулянов. ― Сиди… рисуй…
Отходил от картона. От матроса, на корточках скрючившегося перед малеваньем своим. С картонки брызгала живая северная весна: Крюков по памяти писал весенний Североморск, речку Ваенгу, весеннюю сумасшедшую, цветную, светлую тундру. Тундра по весне – чисто ковер. Вся цветами и ручьями выткана!
Боцман навытяжку – перед командиром.
– Матросу Крюкову краски давал?
– Так точно, товарищ командир!
Побледнел боцман.
– Слушай мою команду! Впредь малярные краски Крюкову – на рисунки – давать!
– Слушаюсь, товарищ командир!
Порозовел.
Гидулянов засмеялся.
– Знаешь, я сейчас у него в каюте был. Эх и молодец парень! Так малюет! Загляденье.
– Может, он талант, товарищ командир?
Гидулянов усмехнулся довольно.
– Не может, а так точно!
– Так точно, товарищ…
– Вот и я так думаю!
Матросы подтрунивали над Николаем: мол, сидит в каюте, запершись, в сплоченном коллективе перестал появляться, то ли книжки мусолит, то ли думку гоняет, то ли письмо девушке пишет сто двадцатое!
Из-под двери каюты пахло скипидаром.
Скоро команда узнала про Колино вечернее времяпрепровожденье.
И – зауважали все его. Тут уж не до смеха было.
Шутка ли, на корабле у них – свой, корабельный