шумного мальчика с россыпью солнц-веснушек.
во дворе падали сбитые дождем спелые вишни.
соседская собака лаяла на смешную лягушку,
меркуриевый чай остывал в алюминиевой кружке.
рома смотрел на деревья вокруг большие,
лунную пыль тревожили проезжающие машины.
и дома – как кометы,
воздухом пойманные за хвост…
через четыре лета рома пойдет в первый класс.
затем научится читать книги о том, как гагарин
все земное и смертное отвергает.
через пятнадцать зим,
за первой школой спрятавшись от холода в магазин,
одевшись в нелепый свитер,
рома будет ждать девочку с глазами аэлиты.
она не придет.
а через год
ему в руки дадут пулемет.
на дворе девяносто четвертый —
рассчитайтесь-ка на солдат и мертвых.
марсианское небо в дыму ночном
заменит беззвездный вакуум чечни.
на расстоянии выстрела он сравним
с горизонтом событий.
– ты представляешь, я видел,
как циолковского привязали к танку
и по грязи волокли!
что они сделали с нами, мама?
я чувствую, как во мне
проснулись все реки моей земли!
мама мыла рому.
и никак не могла вымыть из него, неживого,
свинец войны.
мама мыла рому,
мальчика, превратившегося в неостывающую звезду,
как половина мальчиков нашей страны.
образа
согласие с несправедливостью малой
есть согласие с несправедливостью любой.
вне времени существует место,
где христа до сих пор уводит конвой,
где люди с глазами вороньими
смазывают веревку мылом и подают есенину.
от окамененного нечувствия спаси меня.
мы идем по земле, будто мы не сильные,
словно сотворил ты нас безголосыми.
а снаружи москва так шумит осинами,
так шумит березами.
это здесь во тьме, это здесь тайком
прятали солнца свет
под красным скоморошьим колпаком,
это здесь конь блед
одного за другим сбрасывает всадников,
это здесь в сорок пятом
состарившихся сыновей
узнают по родинкам.
мать моя – огромная рыдающая юродивая,
в цветастой юбке от таймыра и до байкала.
знай же, женщина
с губами от холода смородиновыми,
я тебя никогда не предавала.
я была с тобой, когда голосила аврора,
когда смеялись неистово люди пришлые,
я была с тобой и в радости, и в горе,
словно мы друг для друга вовсе не лишние.
и сейчас же пусть бог услышит нас,
выключай свои электрические небеса.
очень просто теперь узнать русского —
такие у нас глаза,
словно с каждого списывают образа.
адам
если бы можно было творить из земного праха
деревья, удерживающие небеса,
ангела златые власы,
блуждающую звезду…
если бы можно было что-то иное —
вечер, запах грозы,
жар пламени —
разве срастил бы ты кости адамовы?
разве отпустил бы его из небытия?
кровь, сделанную из зари,
голос, срывающийся на крик, —
все ты ему отдал.
здесь, на земле,
маленьких детей так бросают в воду,
чтобы они научились плавать.
но, господи, слишком жестоко
разъединять сплавы.
не делай так никогда.
я слышу, как окликает меня адам
под этим шумящим солнцем.
я все время чувствую,
как меня вытаскивают из под его сердца.
я все время чувствую,
как меня вытаскивают из под его сердца.
пионерская клятва
я,